— Идет! — воскликнул Свидетель и изумленно покачнулся, поражаясь смелости своего сердца.
Искатель сделал вид, что не заметил ничего неподобающего — настолько великим вождем он был.
— Хорошо, — отозвался он и снова повернулся к Воину Смерти. — К какой битве мы готовимся, кузина? Каффир ожидается с армией?
— Как ты сказал, — холодно отозвалась она, — убийство — это мое предприятие. Я не имею желания пятнать твою честь. Однако если окажется, что тебе угрожает опасность, мне будет спокойнее знать, что ты хорошо защищен. — Она отвернулась. — Безопасность Капитана — прежде всего, Анджелалти. Ты это знаешь.
Молчание затянулось. Свидетель ловил все нюансы разговора, ибо Вождь узнается по обращению со своими воинами.
— Я приношу тебе проблемы в двойной мере, кузина. — Лицо и голос были предельно вежливы, хотя в глазах виделось пламя. — Я еще раз напоминаю тебе, что я не капитан, а вор, проданный и презираемый за дефект в виде планетных генов. Меня поражает, как это мой дядя не вычеркнул моего имени из Списка.
— Индемион Кристефион мертв, — сказала она терпеливо, словно имела дело с ребенком. — Он сам убил себя, восстановив свою честь после того, как признался в своем предательстве. Он был благороден, Анджелалти: великодушный Капитан, хорошо послуживший кораблю. Дурной поступок был уничтожен хорошим. Право, будучи живым и сильным, ты мог бы подражать его величию.
Лал вздохнул.
— Корбиньи, ты с рождения знала обязанности Разведчика Планет? Ты мгновенно приобрела свои умения, не имея ни учителя, ни спарринг-партнера?
Она растерянно моргнула.
— Нет, конечно. Среди сверстников выбирают самого подходящего. Его обучают и тренируют для исполнения его обязанностей в соответствии с Уставом.
— Ага. А я потерял своего наставника в восемь лет, был лишен Корабля и продан в девять, и стал учеником мастера-вора в десять. — Он подался к ней, удерживая ее взгляд. — Скажи мне, к чему меня подготовило мое обучение… кузина?
Она глубоко вздохнула — и красная рубашка приподнялась на груди.
— Твое имя записано в Завтрашней Записи, Анджелалти. Я видела его своими глазами.
— А если Завтрашняя Запись ошибается?
Она уставилась на него, и на прекрасном лице ясно отразилось изумление.
— Как может лгать Завтрашняя Запись?
«Экипаж! — подумал Лал внезапно почти с отчаянием. — Такие опасные — и такие по-детски наивные!»
— Корбиньи, — заговорил он убедительно, — я даже не знаю, как Завтрашняя Запись вообще может существовать. Как могла Первый Капитан знать имя полукровки, который родится через триста лет после ее смерти?
— А! — Похоже, это ее успокоило, и она потянулась и взяла его за руку, по которой от ее прикосновения пробежал странный ток. — Это — великие Тайны, кузен. Нас учат просто верить. Но я понимаю, что это трудно сделать, когда во всем остальном нам велят спрашивать, рассуждать и опираться только на факты. Мы — все твои сверстники — задавали эти вопросы. И все, кроме тебя, кузен, смогли успокоить свои сомнения, после того как видели Завтрашнюю Запись, дотрагивались до нее и своими глазами прочитывали какую-нибудь страницу.
— Так что, ты советуешь мне верить в мою судьбу? Она не поняла горькой иронии, чуть сжала ему пальцы и отпустила их.
— Именно так, Анджелалти. Когда мы вернемся на Корабль, ты сможешь разрешить свои сомнения и успокоиться.
Лал вздохнул, закрыл глаза — и на время сдался. В конце концов, существовали вопросы более насущные.
— Как ты справишься с Каффиром, Корбиньи? Тебе не следует подвергать себя опасности в…
Она встала, не дав ему закончить:
— Как мы уже договорились, — холодно сказала она, — этот вопрос решаю я. Пойду приготовлюсь.
Она скользнула мимо него, нырнула за занавеску — и вышла.
Глава тридцать девятая
— Ну, Тео? Что у тебя за срочное дело?
Голос мужчины был нахальным, сам мужчина — красавцем. Корбиньи воззрилась на это совершенство, почувствовала, как горят у нее щеки, и порадовалась, что за занавеской ее не видно.
Планетники, как учили Корбиньи — и как доказывал ее опыт, — существа медлительные, неуклюжие и жалкие. Этот Каффир был совсем не таким. Движения у него было ловкие и плавные, как у человека, выросшего при низкой гравитации, кожа смуглая, словно загоревшая в двигательном отсеке или за работой в Саду. Глаза небольшие, но в этих черных зрачках светился ум, когда они быстро оглядывали комнату, замечая все.
— Ну, Тео? — повторил он, на этот раз даже не надменно, а пренебрежительно. Он отбросил назад длинные распущенные волосы и скрестил руки на груди, презрительно выгнув бровь. — Ну?
— Я не могу найти Морелу, — сказала она угрюмо. — Я думала, ты знаешь, где она, и передашь ей записку.
— Я передам записку Мореле? — Вторая бровь выгнулась так же сильно, как первая, а на смуглом лице отразилось злорадное изумление. — Право, какая забавная мысль! Но, знаешь ли, я не смогу оказать тебе эту услугу.
Тео ничего не сказала — только ее взгляд выразил еще большее отвращение. Однако Каффир словно не замечал ничего необычного. Спрятавшаяся за занавеской Корбиньи начала дрожать.
Каффир подался вперед и его голос стал почти ласкающим.
— Не хочешь спросить, почему именно я не могу оказать тебе эту услугу, лесбиянка мерзкая?
— Наверное, снова злишься, — ответила Тео с неожиданным самообладанием. — Ты никогда не мог примириться с тем, что я ее люблю — и что она тоже меня любит.
Тут он расхохотался, запрокинув голову, так что волосы облаком рассыпались по его плечам. Корбиньи вытерла влажные ладони о брюки и начала простые дыхательные упражнения. Каффир рассмеялся снова — и Корбиньи судорожно вздохнула, теряя сосредоточенность.
— Даже Морела, — говорил он, — не была настолько глупа, чтобы любить тебя. Но мы отвлеклись! Загадка звучала так: «Почему благородный Каффир отказался передать записку от Тео прелестной и сладкой Мореле, королеве тысячи сердец, глупой корове и шлюхе?
Он наклонил голову — и в его темных умных глазах загорелся жестокий огонь.
— У меня есть ответ, — тихо сказал он и наклонился к самому уху Тео, словно собираясь шептать слова любви. — Потому, — выговорил он тихо, но так ясно, что Корбиньи было его слышно, — что эта сука мертва.
— Нет! — крикнула Тео и отскочила, заставив Каффира снова захохотать.
— Не нет, а да! — заверил он ее с огромной радостью. — Мертва и, надеюсь, уже сгнила. Подумай об этом, лесбиянка! Лицо у нее развалилось, волосы выпали прядями… — Он замолчал, словно потрясенный новой мыслью. — Но я забываю — ты же художница! Ты изображала Морелу во всех ее видах. Конечно, тебе захочется написать ее и в таком тоже. Как эгоистичен я был! Я сейчас же распоряжусь, чтобы труп привезли тебе! Ты должна простить мне мою недальновидность…
