— Свидетель Телио, — отозвался он и, перешагнув через порог, бережно поставил коробку в центре тесной каюты.
Он взял с кровати Трезубец и сосуд с Камнем Страха и сел, неловко поджав ноги, рядом с коробкой, развернув распечатку, выпрошенную у древних систем „Гиацинта“.
— Что это, Анджелалти?
Свидетель приблизился к нему и сел напротив. Лал повернул распечатку так, чтобы его собеседник мог видеть диаграммы и мелкий шрифт описания.
— Схема, — устало ответил он. — Для Карателя. Свидетель Телио нахмурился.
— Ты считаешь, что Каратель Шлорбы — это машина? Лал потер лоб, стараясь разобрать мельчайшие буквы.
— Мне кажется, — ответил он, почти не задумываясь, — что во вселенной существует много самых разных устройств с самыми разными протоколами. Назвать нечто „машиной“ — значит ограничить его предназначение. В конце концов, форма подчиняется функции. Это устройство, созданное для каких-то определенных целей. В какой-то момент оно эти цели осуществляло. Оно было повреждено и перестало функционировать. Логика говорит, что устранение повреждений позволит ему функционировать снова.
Свидетель замолчал — что было кстати. Лал наклонился над схемой, отмечая места, где первоначальные соединения были повреждены. Поколебавшись мгновение, он перевел взгляд на добычу, полученную от дублирующей системы номер шесть.
— Я намерен, — сказал он Свидетелю, — восстановить контакты во всей системе, а потом устранить другие повреждения. В этих местах, — он снова поднял схему и указал пальцем на несколько точек, — похоже, раньше находились драгоценные камни. У тебя нет Памяти, которая сказала бы мне, что это были за камни?
Карие глаза подернулись пленкой — будто у этого человека было третье веко, как у ящерицы. Прошла минута, затем две. Лал вздохнул и снова вернулся к схеме. Спустя какое-то время он отложил ее и, прикоснувшись к наручному пульту, приказал неутомимым паукам выйти. Номерам Шестому и Двенадцатому было дано задание разобрать сложную корабельную проводку на простые пары. Номера Одиннадцатый и Четырнадцатый он направил счищать с поверхности Карателя разбитые приемники и передатчики. После этого он потянулся за сосудом.
Он только начал высвобождать пробку, когда Свидетель заговорил.
— На вершине центрального зубца Карателя был укреплен Камень Души, предназначенный для того, чтобы заглядывать в души врагов Биндальчи и выпивать до дна те, что оказывались недостойными. Камень Души — это артефакт огромной силы, способный сам по себе двигать событие. Он вспоминается как союзник Карателя, сотрудничающий в принятии или отклонении Искателя и в нескончаемой борьбе за управление событием.
Свидетель широко открыл глаза. Лал заметил, что по его смуглому лицу струйками стекает пот.
— Это было далекое Воспоминание, Анджелалти. О других я не нашел ничего, кроме общей Памяти, не такой древней как та, что касается Камня Души. В ней говорится, что камни усиления должны граниться в соответствии с образцом, который я теперь могу нарисовать, если тебе это нужно. Других требований в Памяти не оказалось.
— А… Камень Души? — спросил Лал, хотя ему было крайне неприятно понукать собеседника. — Там не было указаний о том, какую форму ему следует придать?
На секунду ему показалось, что Свидетель засмеется.
— С тем же успехом можно придать форму Карателю, Анджелалти. Память говорит нам, что у него есть своя собственная сила. Кто посмеет налагать на подобное свою форму?
— Действительно, кто? — пробормотал Лал, глядя на обуглившийся конец среднего зубца Трезубца.
Камень Души был немного крупнее ловца воров Мордры Эль Теман, а бронзовые лапки, удерживавшие его на месте, наполовину расплавились. Оправы двух камней меньшего размера были просто сломаны.
„Ну что ж, — подумал Лал, — надежно укрепить можно и другими способами. Например, на эпоксидной смоле или…“ Он вдруг широко зевнул и почувствовал навалившуюся на него усталость. Глянув себе на руки, он с легким удивлением увидел, что они дрожат.
Он посмотрел на Свидетеля.
— Прежде чем начать столь ответственную работу, я посплю. Надеюсь, я не нанесу оскорбления, если посоветую тебе сделать то же.
— Я вижу тропу, которую ты мне указал, Анджелалти, и уверен, что мои умения позволят найти добычу.
„Что бы оно ни значило“, — подумал Лал и, с трудом поднявшись на ноги, сделал два шага, отделявшие его от кровати, и упал на нее. В глазах у него стоял туман, а в голове крутились разноцветные вихри.
Утопая в цвете, Лал заснул — и ему приснилось, что он рвет цветы, а Корбиньи смеется.
Глава сорок пятая
Какое-то время она сидела в кресле первого пилота. Просто сидела. Паучок молчал у нее на колене, блестя мудрыми и яркими янтарными глазами. Потом она задремала и увидела во сне ребенка, который не жил — ребенка ее тела. Ее мертвого тела. И ей приснился тот ребенок, которым была она сама, и тот, которым был Анджелалти. Они играли с другими детьми в темных коридорах Корабля, где воздух пах так, как ему положено, и где каждый поворот и изгиб коридора был знаком на уровне генов, и во всем милом сердцу пространстве Корабля нечего было бояться: ведь там все были ее кузенами или ближе, и каждый целиком зависел от другого.
Страх жил среди планетников — слепых, недоступных пониманию недочеловеков. Страх — и предательство, потому что всегда находились те, кому хотелось захватить Корабль в плен, лишить Экипаж права свободно путешествовать от звезды к звезде, как это делают настоящие люди, а не жить по-звериному, с рождения до смерти копаясь к грязи.
И тем не менее Корабль время от времени нуждался в ремонте, нуждался в том, что способны произвести только планетники, пусть они и грязееды и недочеловеки. Ибо Корабли — об этом она прочла в Вахтенном журнале восемьдесят пятого Капитана по имени Безумная Эндриатта — были созданы не для того, чтобы их использовали так, как это решили делать Экипажи, десятилетиями и столетиями не совершая посадки, не беря на борт пассажиров, не обмениваясь людьми с дружескими колониями.
Капитану Эндриатте за ересь был предложен Нож, и она себя реабилитировала перед Кораблем и Экипажем. Ее Первый Помощник последовал за ней в считанные секунды, убитый горем. Во сне это представилось ей живо, совершенно достоверно, словно она видела все это собственными глазами.
Корбиньи повернулась в кресле пилота, проснулась и посмотрела на часы, отмечавшие время полета. До конца перехода оставалось еще пятнадцать часов. Если боги улыбнутся, то когда „Гиацинт“ выйдет в нормальное пространство, „Зеленодол“ окажется на расстоянии прямой связи. Она потянулась, разминая затекшие мышцы, и виновато улыбнулась Номеру Пятнадцатому.
— Последнее дело для пилота, — сказала она, — когда приходится спать прямо в кресле.
Она вздохнула и подставила пауку ладонь. Он перебрался на нее как всегда охотно, чуть царапая коготками кожу, — и она в который раз подивилась умению Анджелалти.
