– С ч-ш-ш-человеком тебе мож-ш-ш-жет быть и не придетс-ш-ш-ся больш-ш-ше раз-ш-ш-зговаривать… Ос-ш-ш-собенно с-ш-ш-с хорош-ш-шим… А вот с-ш-ш-со мной… никуда не денеш-ш-ш-с-ш-ш-ся!..
И он снова захохотал, зашипел, забулькал.
– Ну, можно и с тобой, – легко согласился я, – не знаю, правда, как тебя величать.
Хохот тут же прекратился, и зеленоголовый уставился на меня своими крошечными желтыми глазками, в которых появился далекий багровый отсвет. После минутной паузы, он снова заговорил:
– З-ш-ш-зовут меня – Пров, с-ш-ш-сын Ермильш-ш-шин… однако з-ш-ш-за глаз-ш-ш-за вс-ш-ш-се наз-ш-ш-зывают меня… С-ш-ш-страсть Египетс-ш-ш-ская!..
И глазки его торжествующе блеснули, словно он сообщил мне некую радостную, а может быть, наоборот – жуткую, новость.
А я немедленно вспомнил, что уже слышал где-то… от кого-то… это имечко. Вот только где и от кого?! Нет, меня этот факт не испугал, после хорошей выпивки у меня частенько бывали такие провалы в памяти. Мой знакомый доктор, психиатр, между прочим, как-то мне сказал, что это весьма полезное качество моего организма – избирательная потеря памяти! А потому ответил я с энтузиазмом:
– А! Так ты, Пров Ермилыч, – египтянин! Вот значит почему у тебя физия зеленая!!
Однако, мой ответ почему-то привел этого… «египтянина» в ярость. Морда у него вдруг затряслась, глазки как-то странно распахнулись, длинные рукава черного плаща шлепнулись на столешницу, словно он собирался вскочить со своего кресла, и он буквально взревел… если вообще можно взреветь с такой шепелявостью:
– Я не египтянин!!! Я – С-ш-ш-страсть Египетс-ш-ш-ская!!
И глазками своими так злобно засверкал.
Я ему спокойно, рассудительно говорю:
– Ну ладно, ладно, понял я. Ты – страсть… Но ведь – Египетская! Значит, из Египта?! А если ты из Египта, значит ты – египтянин… хотя и… страсть!!
На мой взгляд спорить здесь было совершенно не о чем. Этот зеленый египтянин тоже, очевидно понял это, потому как глазки его потухли, сам он как-то обмяк в своем кресле и уже гораздо спокойнее прошипел:
– Хорош-ш-шо… Прис-ш-ш-ступим!..
– Приступим! – Немедленно поддержал я его предложение. – А собственно говоря, к чему мы приступим?!
Глазки его желтенькие снова блеснули, и он, так, с ехидцей, отвечает:
– К допрос-ш-ш-су!
– А-а-а! – Уразумел я. – Ну, приступай.
Этот Пров зеленомордый, посмотрел на мужика у стены, ну, того, что в туалет хотел, а затем говорит:
– Рас-ш-ш-сказывай, кто ты такой, откуда и з-ш-ш-зачем прибыл в с-ш-ш-столицу, что делал з-ш-ш-здесь?..
Посмотрел я на этого урода, и стало мне его жалко! Ну ведь ничего не знает, ничего не умеет, а туда же, с допросом лезет!! Усмехнулся я, покачал головой и спрашиваю так, спокойненько:
– И где только тебя учили процедуре допроса, в Египте что ли?! Ну кто по четыре вопроса зараз задает?!! На какой твой вопрос мне отвечать прикажешь, опер ты хренов?!!
Смотрю, эта морда зеленая пасть разинула, вроде как в недоумение впала, а потом как зашипит, аж у нее с клыков пена зашлепала. Вот только разобрать почти ничего нельзя было:
– Ты-ы-ы ч-ш-ш-что, уч-ш-ш-чить меня будеш-ш-ш-шь!!! Я тайным с-ш-ш-сыс-ш-ш-ском дес-ш-ш-сять лет з-ш-ш-занимаюс-ш-ш-сь, и тебя молокос-ш-ш-сос-ш-ш-са щ-щ-щас в гряз-ш-ш-зь рас-ш-ш-скатаю!!!
Ну я, культурно так ему и говорю:
– Слушай, египтянин, ты бы к дантисту что ль сходил! У тебя ж дефект дикции! Ты ж к каждой букве по три «ша» прибавляешь!!
Тут он выскакивает вдруг из-за стола, плащик свой сбрасывает и, мама моя милая, остается в одной темненькой жилетке. Смотрю я не него, и чуть меня не стошнило прям на пол! До пояса этот египтянин, если не считать морды, вроде бы обычный мужик, руки только здоровенные, как у Шварцнегера, да кожа зеленая, а ниже пояса!.. Ноги, как у… кунгуры, только еще здоровее и зеленые, а сзади хвост торчит тоже зеленый, толстенный, аккурат до пола. Оторопел я, а этот… дознаватель прыгает к костерку, натягивает на правую ручищу рукавичку кожаную, хватает с противня шильце, сантиметров тридцать длинной, и ко мне!! Замахивается на меня своей раскаленной железякой и совершенно отчетливо так орет:
– Щас ты мне все скажешь!!! И то, что было, и то, чего не было!!!
А у меня руки за спиной скручены и ноги спутаны! Ну я и… вмазал ему лбом по его пасти зеленой, аккурат в верхнюю нашлепку… ну… вроде курносой носяры… попал.
Египтянин шильце свое выронил, да на ногу себе, аж его зеленая шкурка закоптила. Только он этого даже не заметил – глазки у него закатились, вроде как бельмами он их прикрыл. Секунд двадцать бедняга постоял неподвижно, хвостом подпираясь, потом как-то внутренне рыгнул, хвост у него подломился, и рухнул он прям на спину.
Посмотрел я на него – лежит спокойно, ручонки свои могучие раскинул, только правая лапа нижняя чуть подергивается, вроде как оттолкнуться хочет – прыжковая, видимо! И морда у него вся в кровище!
Тихо так в комнате стало, спокойно, и вдруг мужик, что стоял у стены, пробасил:
– Чтой-то я не пойму!.. Эй, начальник, ты что это улегся?!! Мне-то что теперь делать?!!
«Ему!! – Мелькнуло у меня в голове. – Разве это вопрос?! Вот что мне теперь делать?!!»
Я проковылял к костерку и, усевшись на пол, сунул ноги под металлический лист. Путы на ногах перегорели на удивление быстро, и я заозирался в поисках возможности освободить руки.
Тут снова раздался бас мужика:
– Эй, парень, у нас тут самому развязываться не положено!!
– Ну так ты меня развяжи! – Рявкнул я в ответ.
– Я не могу, – на удивление спокойно ответил мужик, – начальство не приказывало…
– Начальство твое отдохнуть прилегло, так что можешь сам, без приказа, действовать. – Ободрил я мужика, но он продолжал сомневаться:
– Сам?.. Не-е-е, я сейчас на службе, а на службе мне самому ничего нельзя делать. Только по приказу.
– Ну тогда меня не отвлекай! – Огрызнулся я, радуясь в душе, что мужик, похоже, не станет мешать мне освобождать руки – приказа, ведь, не было!
И точно, я выпихнул ногой из костра здоровенный тесак без ручки, погонял его по комнате, что б он хоть немного остыл, и с большим трудом, с помощью сброшенной с руки «египтянина» кожаной рукавички, воткнул его в сиденье кресла. Однако, едва я начал перерезать путы на руках, неловко присев перед креслом спиной к тесаку, зеленомордый что-то прохрипел и зашевелился.
Передо мной встала проблема: отвлечься на то, чтобы еще разок врезать сапогом по зеленой морде, или поторопиться с освобождением рук. Я выбрал второе и преуспел. Пров, сын Ермильшин снова шепеляво захрипел, и начал приподниматься с пола, когда стягивающие мои руки веревки лопнули, и я с наслаждением развел освобожденные руки в стороны!
