— Эй, дура! А ну поди сюда! — завизжали из коридора.
Горничная стала меньше ростом.
— Разрешите покинуть вас?
— Конечно, милая, — улыбнулся Вадим. — Не волнуйтесь, мы никуда не торопимся.
— Герман Евсеевич не любит, когда мастера остаются без присмотра, — прошелестела домработница, — в доме исключительно ценные вещи. Влетит мне, что ушла! Но ведь он зовет?
— Нельзя одновременно находиться в двух местах, — сказала Нина Феликсовна. — Идите, дорогая, мы не умыкнем чужое добро.
— В частных квартирах ничего не тырим, прем раритеты только в музеях, — добавил с усмешкой Вадим.
Каролина выскользнула в коридор. Нина Феликсовна сложила руки на груди и обвела взглядом каминную. Вадим принялся чесать шею, руки. Я еще вчера поняла, что у Зуева проблемы с кожей. Правда, лицо у него чистое, но под подбородком начинается цепь неровных пятен, которая уходит под рубашку, и на тыльной части ладоней видны те же отметины.
— Перестань! — приказала сыну Нина Феликсовна. — Не веди себя как блохастая собака. Лампа, не бойтесь, у Вадика просто аллергия на пыль. А в этом помещении ее предостаточно.
Я ответила:
— Я не принадлежу к числу людей, которые, поздоровавшись с кем‑либо за руку, тут же достают антибактериальный гель. Хотите таблетку? У меня есть с собой антигистаминный препарат. Иногда я начинаю чихать и кашлять, но пока не выяснила, на что мой организм столь бурно реагирует.
Вадим вытащил из кармана дозатор и пару раз прыснул себе в рот.
— Вам плохо? — испугалась я. — Может, лучше на улицу выйти? Здесь ужасно пахнет, и, несмотря на то что потолок высокий, кажется, что он вот‑вот на голову упадет.
Вадим спрятал лекарство.
— Представляю, как великий и ужасный Герман Евсеевич обрадуется, когда увидит на полу мой хладный труп. Готов спорить, что любезный хозяин отдаст его чучельнику, и вскоре головушка дизайнера повиснет вон на той стене между кабаном и жирафом. Представляешь, Нина, входишь ты сюда с новыми занавесками, а я на тебя смотрю стеклянными глазами!
Зуева, пропустив слова сына мимо ушей, повторила сказанную мной фразу.
— Кажется, потолок на голову падает? Лампа, у вас повышенная чувствительность. Некоторые цвета, например красный, вызывают…
Договорить Нина Феликсовна не успела, в каминную влетел тщедушный подросток, который, видимо желая понравиться девочкам из класса, выкрасил волосы в ослепительно белый цвет. Сначала я подумала, что это сын истребителя четвероногих, но потом поняла: мальчик одет в очень дорогой, сшитый на заказ костюм, манжеты его рубашки застегнуты запонками с крупными бриллиантами, на ногах у него ботинки из натуральной кожи змеи, на запястье болтаются золотые часы размером с будильник, который в детстве поднимал меня в школу. От подростка разило дорогим парфюмом и сигарами. Он завизжал:
— Вы экстрасенсы, которые переоборудуют квартиры?
И до меня дошло — перед нами сам хозяин, великий и ужасный Герман Евсеевич Фомин.
Глава 8
— Нет, мы не лечим карму пиявками и не исправляем энергетику, — спокойно ответила Нина Феликсовна. — Мы дизайнеры, наша задача сделать интерьер дома уютным, комфортным, подобрать драпировки, обои, мебель, ковры. Никакой мистики, все очень просто.
— Как ни назови, один хрен, — резюмировал хозяин. — Каролина, дура, где мой чай? Я опять задыхаюсь! Скорей! Пить!
Горничная вбежала, неся на золотом подносе литровую кружку синего цвета.
— Сколько тебя, идиотку, ждать? — в очередной раз схамил Герман Евсеевич. Затем плюхнулся в кресло, отхлебнул из посудины и стал громко вещать: — Я построил квартиру, обставил, украсил, бабла вкачал в интерьер немерено, приобрел все самое лучшее, шикарное. Люстры из Италии, мебель американская, камин немецкий, ничего российского, все из экологически чистых материалов, а я задыхаюсь в этой комнате. Воздух, как кисель, в легкие не втекает!
— Понимаю вас, — с сочувствием произнес Вадим, почесывая руку.
— Нет, тебе не понять! — внезапно разозлился Герман Евсеевич, вскочил и забегал по гостиной. — Камин стоил пятьдесят тысяч евро, люстра тридцать. Обои из древнего папируса. Мне обещали, что они погасят все плохие волны. И где эффект? Паркет из бивней мамонта. Поставщик клялся, что при ходьбе я с каждым шагом буду оздоравливаться. И почему мне так тошно?
Нина Феликсовна откашлялась.
— Разрешите объяснить. Жить на кладбище некомфортно. Думаю, в гостиной всегда холодно. Так?
— Аж озноб до костей пробирает, — прошептала Каролина. — Сыро тут. Разведешь огонь, а он не греет, впустую горит.
— Кто тебе рот открыть разрешил? — изумился хозяин. — А ну заткнулась! Кругом воры, обманщики, мерзость, гадость. Эй, что у тебя на руке?
Домработница растопырила пальцы.
— Ничего.
— Да не к тебе, идиотке, обращаюсь! — гаркнул «вежливый» хозяин и подошел к Зуевой. — Покажи кольцо!
Нина Феликсовна вытянула вперед руку.
— Неплохая вещичка, — процедил Фомин. — У меня такой нет. Продай. Хочу.
— Вы носите женские украшения? — удивился Вадим.
— Нет, — отрезал хозяин.
— Зачем тогда вам этот перстень? — не утихал парень.
— Не люблю, когда у меня чего‑то нет, а у тебя это хорошее и дорогое есть, — объяснил нувориш.
— Кольцо фамильная ценность, — объяснила Зуева. — Передается из поколения в поколение. Я от него не откажусь ни за какие деньги.
— Чушь! — выпалил Фомин. — Я предложу миллион баксов, так еще упрашивать будешь, чтобы взял твою хреновину.
— Давайте попробуем для начала поменять занавески, — перевела разговор на другую тему Зуева. — Здесь станет светлее и тогда…
Герман вскочил, подбежал к стене, на которой висела здоровенная морда носорога, и затопал ногами:
— Не хочу света! Мне нужен кислород! Душно тут.
— Может, открыть окна? — не выдержала я. — Устроить сквозняк?
— Московский воздух отнюдь не целебен, — хмыкнул Вадим.
Фомин замер, открыл рот, но не успел произнести ни звука. Огромная коричнево‑серая голова с рогом на носу сорвалась со стены, упала прямо на тщедушного бизнесмена и погребла его под собой.
В каминной повисла тишина. Потом Вадим выпалил:
— Ох и ни фига себе!
Нина Феликсовна подбежала к останкам носорога и крикнула:
— Вы живы?
— Бу‑бу‑бу‑бу, — донеслось из‑под чучела.
— Вроде он реагирует на раздражитель, — обрадовался Вадим. — Ну‑ка, секундочку…
Зуев несколько раз попытался приподнять то, что осталось от представителя африканской фауны, потом отошел назад.
