— Опять притащился… Вы, мессир, не обращайте на него внимания, я его сейчас выставлю. Это Лоррейн, он из Прованса и слегка того, — парень выразительно постучал себя согнутым пальцем по голове. — Вообще он тихий, шляется туда-сюда, никому не мешает, иногда его в замки пускают — поет он здорово. Только случается, на него как накатит — спасайся, кто может… Лоррейн, матушку твою вдоль и поперек!
Беловолосый незнакомец с явной неохотой повернулся на крик.
— Проваливай отсюда, не то хозяина позову! Давай, давай, шевелись!
— Che casa? — на ступеньках крыльца появились Франческо и мистрисс Изабель, нагруженные мешками и парой вместительных кожаных кофров. — Что случилось?
— По-моему, явился местный юродивый, — сказал Гай. — Во-он сидит.
— Для юродивого и бродяги он чересчур хорошо выглядит, — высказала свое мнение девушка, предусмотрительно встав позади сэра Гисборна. — Что ему здесь нужно?
— Понятия не имею, но его сейчас прогонят, — успокоил ее Гай, с детства питавший какое-то непреодолимое отвращение ко всякого рода нищим и попрошайкам, якобы увечным и калечным. Конечно, среди них попадались люди, изгнанные из дома сложившимися обстоятельствами — войной, неурожаем или болезнями, но большинство этих «христарадников», по глубокому убеждению Гая, относилось к древнему и неистребимому племени мошенников, пользующихся чужой добротой.
— Прогонят? — недоуменно переспросил Франческо. — Почему? Он ведь не сделал ничего плохого…
— Феличите, не начинай все сначала, — раздраженно бросила Изабель и, повернувшись к сэру Гисборну, вполголоса пояснила: — Видите ли, мессир Гай, мой хороший приятель Франческо вбил себе в голову, что ему надлежит облагодетельствовать мир, но понимает это непосильное ему деяние весьма своеобразно.
— Между прочим, сказано в Писании: «Просящему у тебя — дай», — тихо, но упрямо проговорил Франческо.
— Ага, и еще сказано: «Раздай имение свое бедным», — отозвалась девушка и, не в силах остановиться, сердито продолжила: — Только я что-то не припоминаю ничего насчет: «Раздай имение свое бездельникам, дабы они с чистой совестью продолжали бездельничать». Кроме того, твоего собственного имения у тебя пока еще нет, а раздавать чужое я тебе не позволю. Мне вполне хватило твоих подвигов весной в Руане. Я молчу, когда ты проигрываешься в зернь и клянчишь у меня серебро на свои долги, но перепутать чужой карман с собственным и раскидывать монеты на площади — ты не находишь, что это слегка чересчур? Ведь это мне, а не тебе пришлось извиняться перед теми, у кого ты так легко позаимствовал их собственность!
— Френсис, не слушай эту женщину, — из дверей, как обычно, не вышел, но вывалился Мак-Лауд, — и всегда помни, что Господь создал ирландцев, а ирландцы придумали скаредность, чтобы поменьше платить и побольше получать… Кто-нибудь из вас знает иной путь, чем пылить вслед за всей этой толпой?
— Я знаю, — мрачно сказала мистрисс Уэстмор. — Через холмы, по виноградникам. К вашему сведению, мне не жаль денег, но я считаю, что помощь неимущим всегда достойна похвалы. Однако помощь в первую очередь разумная и зависящая от собственных средств. Вы можете об этом не задумываться, но мы, люди кошелька, обязаны никогда не забывать.
Пристыженный Франческо лишь молча кивнул и уставился себе под ноги. Гай понятия не имел, что произошло между этой парочкой весной в Руане, но решил, что мистрисс Изабель порой чрезмерно жестока в словах, хотя говорит совершенно правильные вещи.
Предмет краткого спора тем временем спрыгнул со своего насеста, в несколько стремительных шагов пересек двор — постояльцы шарахались от него, как от ходячей напасти — и замер неподалеку от крыльца и четверки путников. Мистрисс Изабель сдавленно пискнула и предпочла подняться по ступенькам к спасительной двери гостиницы. Странный тип по имени Лоррейн уставился на притихшую компанию бесстрастными серыми глазами, больше напоминавшими пару тусклых галечных камешков, и какое-то время молча изучал их, так что Гай почувствовал некое беспокойство. Он уже собирался прикрикнуть на этого непонятного и пугающего человека, когда в дворовом гвалте отчетливо прозвучал хрипловатый голос:
— Псам, кто охраняют вход в башню, брось кость и скажи: lapis exillis.
— Чего? — глуповато переспросил сэр Гисборн, но Лоррейн уже успел метнуться в сторону, ловко юркнул под брюхо проходившей мимо лошади и бегом устремился к распахнутым настежь воротам, толкнув кого-то по дороге и не слушая несущихся вслед возмущенных криков. — Что он сказал?
— Вот с ним всегда так: брякнет какую-нибудь ерунду и смоется, — сообщил бессовестно подслушивавший служка. — Или начнет разглагольствовать, что твой пророк. Попадется он когда-нибудь монахам и упрячут его за решетку, помяните мое слово!
— Папаша Тардье идет, — как бы невзначай проронила Изабель, пристально вглядываясь в дальний конец двора. Парень немедленно вспомнил о порученном ему неотложном деле и торопливо потрусил к дверям кухни.
— Какая башня, какие псы? — с легким удивлением спросил Мак-Лауд. — И сделайте милость, переведите эту латинскую заумь на человеческий язык!
— Lapis exillis означает «камень, упавший с неба», — растерянно сказал Франческо. — Или «камень, привезенный из изгнания» либо же «камень изгнанников». Но в таком случае больше подходит слово «скрижаль» — «Скрижаль изгнанников». Монна Изабелла, что все это означает?
— Ровным счетом ничего, — девушка пренебрежительно дернула плечом. — Этот несчастный, как я поняла, не в ладах с собственным разумом. Какой смысл искать толк в словах безумца?
Она спустилась с крыльца и пошла через вытоптанный пыльный двор к конюшне, слегка склонившись набок под тяжестью мешка, но высоко держа голову и полностью сознавая свою правоту. Троим ее спутникам ничего не оставалось, как последовать за ней, самостоятельно размышляя над загадочными словами.
Интермедия
Где кесарь Византии разговаривает с почтительным визитером
Андронику, пятому императору, подаренному Византии буйным и неукротимым семейством Комнинов, как уже упоминалось, недавно сравнялось семьдесят лет. Срок жизни праведного, согласно Библии, исчисляется девятью десятками весен, и втайне базилевс надеялся когда-нибудь справить и свое девяностолетие.
Из семидесяти минувших лет почти сорок пять были отданы глухой, незатухающей войне с собственным двоюродным братом Мануилом. Наградой победителю стала бы сверкающая алмазами диадема правителя Империи, но Мануил оказался слишком умен и хитер, чтобы позволить предприимчивому сыну своего дяди Исаака одержать верх. Сорок пять долгих лет семейной вражды вместили все, могущее выпасть на долю человека — тюрьмы и побеги, горький хлеб и долгие дороги изгнанника, предательства и вынужденные раскаяния, победы в войнах, встречи и расставания… Разлук и поражений, если подсчитать, набиралось куда больше, но Андроник никогда не терял надежды.
Девять лет назад Мануил Комнин, всесильный император Византии, правивший сорок лет, породнившийся с занявшими берега Святой Земли франками и с ними же перессорившийся, наконец-то умер, оставив после себя малолетнего наследника Алексея и двух весьма решительных женщин, носивших одинаковое имя Мария: жену, прекрасную Марию Антиохийскую из рода франков-крестоносцев, ставшую регентшей; и дочь, Марию-кесариссу.
