Глава глашатаев снова плюнул в водоем, где сонно щерили пасти обожравшиеся кайманы.
Так что же делать с душителем-атлийцем, нечестивой собакой? Спускать с цепи или обождать? В надежде, что братец, великий вождь восточного похода, упокоится в акульем брюхе или в пасти морского чудища? Или улетит к облакам вместе с дымом погребального костра? Костра, разожженного в неведомых землях, в другой половине мира, куда и доплыть-то нелегко, а уж вернуться… Пасть койота! Вернуться, пожалуй, совсем невозможно — не легче, чем пересечь Чак Мооль! Правда, богам это удалось, как утверждают жрецы, но братец, черепашье отродье, не бог Кинну… Что ж, и кинну умирают, когда корабль идет ко дну!
И все же, решил Фарасса, две попытки лучше, чем одна. Он повернулся к стражам, стоявшим за его спиной, и, грозно оглядев их, распорядился привести атлийца. Того атлийца, что просидел в каменном мешке под Домом Страданий уже три года.
Всего лишь три года… Голодом его не морили, и он, несомненно, сохранил и силу свою, и сноровку, и присущую душителям кровожадность.
Часть 2
НЕВЕДОМЫЕ МОРЯ, НЕВИДАННЫЕ ЗЕМЛИ
ГЛАВА 1
Месяц Плодов. Бескрайние Воды к востоку от Пайэрта
Длинная пологая волна приподняла «Тофал», огладила влажной ладонью днище, неторопливо повлекла, потащила за собой; затем, наигравшись, позволила кораблю соскользнуть со своей гладкой огромной спины. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… и снова — вверх-вниз… Океанские валы чуть заметно раскачивали розоватый корпус «Тофала», и с каждым плавным его нырком подрагивало ласковое утреннее солнце, будто светлый глаз Арсолана выплясывал над самой водой монотонный танец, коим в Дни Предзнаменований провожают уходящий год. Было рано, но мир вокруг уже расцвел синим и голубым — почти весь и почти полностью, если не считать полупрозрачных облаков, солнечного диска, палубы из розового дуба и золотисто-смуглой кожи самого Дженнака. Лазурное небо круглилось над темным аметистом морских вод, полоска горизонта блистала сапфировой змеей, объявшей мир нерасторжимым исполинским кольцом, на синих парусах проступали огромные бирюзовые знаки в человеческий рост, призывающие милость богов к плававающим и путешествующим. Как и полагалось на морских дорогах, небо, океан, паруса «Тофила» и даже жемчужные браслеты на руках Дженнака были окрашены в цвета Повелителя Бурь и Ветров, Ахау Дальних Путей, Водителя Судов и Караванов. Здесь, в просторах Бескрайних Вод, никто не оспаривал ни синих оттенков, ни могущества и власти Сеннама.
Покорствовал ему и «Тофал». На этом самом крупном корабле экспедиции, превосходившем «Сирим» в длину на целых двадцать локтей, имелось два балансира и две мачты. Первая несла квадратное полотнище и пару треугольных, растянутых между концами верхней реи и носовым тараном; на второй полнились ветром еще два квадратных паруса, скроенных, как и остальные, из прочнейшей ткани, наполовину шелковой, наполовину хлопчатой, что была одним из многочисленных кейтабских секретов. Другим секретом были жгучие молнии Паннар-Са, его прозрачный Глаз, делавший далекое близким, и прочие загадочные приспособления из бронзы, дерева и стекла, помогавшие ОКаймору вести флот в океане по звездам, солнцу, течениям и ветрам. Это умение восхищало Дженнака, но он старался не проявлять заметного любопытства. Между ним и Чоч-Сидри с одной стороны — и рокаварским тидамом с другой, будто бы установилось негласное соглашение: не лезть в тайны друг друга, не принюхиваться к чужой чаше с вином. И потому кейтабец не расспрашивал одиссарского наследника и спутника его, молодого жреца, о зельях, придающих невиданную гибкость арбалетам и прочность панцирям; они же, в свою очередь, не пытались выведать, какой жидкостью наполнены горшки, громоздившиеся рядом с метательными машинами. В число запретных тем входило и морское искусство кейтабцев.
Корабли их, подобные плавучим дворцам, казались Дженнаку восхитительными творениями Одисса. Временами он нарочно погружался в транс — лишь для того, чтобы, воспарив над морской бездной, точно птица-предвестник, обозреть флот издалека. Способность к второму зрению, щедрый дар богов, зрел и расцветал в Дженнаке пышным цветом, и эти недолгие сны наяву, не связанные с предсказанием грядущего, давались ему все легче и легче. Стоило принять нужную позу, закрыть глаза, сделать привычное волевое усилие, и дух его взмывал ввысь, к облакам, сплетенным из нежного шелка, а под сомкнутыми веками начинали плыть яркие картины — безбрежное море, бескрайнее небо, синева, голубизна, лазурь… И в этом просторе цветов Сеннама покачивались пять кораблей — точно таких же, какие он видел однажды во сне, когда пробирался к Тегуму с охотником Илларом-ро.
Он разглядывал два больших судна под синими парусами — «Тофал» и «Сирим» и три малых — златопарусную «Арсолану», осененный пурпуром «Одиссар» и «Кейтаб», чьи паруса оттенка майясского камня сливались с небом. Все пять драммаров были собраны из прочнейшего дуба; борта их украшал перламутровый пояс, низ мачт, штормовые балансиры и тараны покрывала бронзовая оковка, рулевые лопасти, спущенные с двух сторон квадратной кормы, резали воду стремительными плавниками акул. Сверху флот казался стайкой яркоперых кецалей, вышитых разноцветными нитями на синем шилаке: птичьи крылья-паруса приподняты, золотистые клювы-тараны под стрелковыми помостами вытянуты вперед, хвосты — кормовые бащенки-надстройки — стоят торчком.
Башня на корме «Тофала», разделенная на три яруса-хогана, была в глазах корабельщиков средоточием власти и воли, направлявших восточный поход, — а также, что являлось не менее важным, обителью божественного духа. Даже двух, ибо тут жили двое светлорожденных потомков Кино Раа. Однако самый верхний ярус башенки занимал, на правах первого навигатора и флотоводца, тидам ОКаймор, вместе со своими помощниками престарелым Челери и одноглазым Торо. Ниже, на втором ярусе с выступающим над палубой балконом, обитала прекрасная арсоланка и ее девушки-прислужницы, а уж под ней — Дженнак, Грхаб и Чоч-Сидри, молодой жрец из Принявших Обет, потомок Унгир-Брена, его чуткое ухо, зоркий глаз и мудрые уста. Второй жрец, Цина Очу, а также целитель Синтачи, оба — из свиты Чоллы Чантар, плыли на «Сириме»; что касается Саона, санрата и предводителя двух сотен одиссарских воинов, то он предпочитал спать со своими людьми на нижней палубе «Тофала».
Помещения в кормовой башне были прохладными, темноватыми и просторными, но невысокими, скроенными под рост кейтабцев; ни Дженнак, ни Грхаб, ни любой из могучих бойцов Саона разогнуться в них не смог бы. Что ж, всякая птица вьет жилище на свой манер, и в гнезде дрозда соколу крылья не расправить! Впрочем, кетабские мореходы меньше всего походили на дроздов. Дженнаку они представлялись скорей хищными черноголовыми совами, родичами северного демона-филина Шишибойна. Они были смуглее и меньше одиссарцев, большеглазые, со скуластыми лицами и приплюснутыми носами, невысокие, однако прямые плечи, выпуклая грудь и руки в переплетении крепких жил говорили о силе и выносливости. Это было стойкое племя, вскормленное под солнцем и ветром на палубах разбойничьих кораблей; не земледельцы, а воины и мореходы, кормившиеся щедротами соленых вод. Когда рыбой и моллюсками, а когда маисом и медом из чужих трюмов… И в этом они не походили на мирных рыбаков и гребцов Одиссара, гонявших торговые суда вдоль побережья. Не походили и в другом — своим обличьем и ухватками. Особенно поразительными казались Дженнаку их руки — непропорционально длинные, с огромными кистями, с ладонями, покрытыми ороговевшей кожей, несмываемым следом каната и весла. Столь же на удивление большими выглядели и ступни — словно когтистая лапа хищной птицы, готовая охватить рею-ветвь. Совы, воистину совы, отродья Шишибойна! Но когда они сноровисто карабкались по мачтам, чтобы развернуть или убрать паруса, Дженнаку чудилось, что видит он не птиц, а стаю обезьян, резвящихся в пальмовой роще.
