И мнилось Дженнаку, что вновь стоит он на фиратском валу, над бушующими грозными ордами, что готовы затопить, уничтожить, смыть в небытие его людей; что вновь он вождь, наком, решающий дело жизни и смерти, сражения или бегства; что снова он должен биться, спасать и охранять — магической ли своей силой, дарованной богами, либо силой духа и рук; что опять на нем тяжелый доспех, шлем с соколом и боевой пояс с прямыми тайонельскими клинками, а впереди скалится и ревет многоглавое злобное чудище. То был миг прозрения! Миг, когда он понял, зачем отправился в сей поход, зачем принял на себя бремя власти. Власть — неволя, а кецаль в неволе не живет… Значит, он не кецаль, не мудрый владыка птиц! Не кецаль… Так кто же?
В своем сновидении он будто бы снял шлем и — глаза в глаза — уставился на приоткрывшего клюв сокола. Вот птица полезней многих, промелькнуло в голове; отважная и быстрая, сильная и верная, неутомимая, как ветер. Пусть не в ярких перьях, пусть не владыка над всем пернатым племенем, зато воин! Воин, защищающий свое гнездо, своих птенцов! Тех, кто доверился ему!
Бывает ли судьба завидней?
Он улыбнулся соколу, подбросил его вверх и выхватил свои клинки. Враг ждал его, неведомый враг, готовый к битве, — то ли неисчислимое тасситское воинство на косматых быках, то ли ураган-ягуар с клыками из черных туч и пенных волн, то ли сам грозный Паннар-Са, древний демон, пробудившийся в морских глубинах. Но он, вождь и защитник, уже не испытывал страха; сердце его оттаяло и билось ровно, два меча сверкали перед грудью, а за спиной, одобрительно кивая, стояли боги.
…Дженнак очнулся. Рот его пересох, в висках тревожным набатом грохотали барабаны, на лбу и спине выступила холодная испарина; Чашу Ветров он все еще сжимал в руках, уставившись на нее невидящим взором. О’Каймор и старый Челери, в свою очередь, глядели на него, и на лицах их читалось недоумение: то ли светлый господин сомлел от восторга, разглядывая волшебную чашу, то ли напиток попал ему в нос вместо глотки.
— Что случилось, господин? — пробормотал наконец О’Каймор. — Ты выглядишь так, будто узрел собственную смерть. Так в чем дело? Прокисло вино или Чаша Ветров недостойна тебя?
— Напиток твой сладок, а чаша прекрасней Звездного Цветка из садов сагамора, — медленно произнес Дженнак и, помолчав, добавил: — Со мной говорили боги, О’Каймор. Или один из них, Мейтасса либо Сеннам… Я видел бурю такую бурю, каких не бывало в Кейтабском море и не случалось у одиссарских берегов. Она идет оттуда! — Он вытянул руку к северу, и, точно повинуясь его жесту, над горизонтом стали всплывать облака. — Боги предупреждают, тидам! Готовься! Вели трубить в горны, спускать паруса, натягивать канаты. Ставь к рулевому веслу лучших людей, посылай на мачты самых проворных. Буря идет!
* * *
Прав был светлорожденный, трижды прав; не встречалось таких бурь в Кейтабском море, не видывали их одиссарских берегов и даже на севере, в Тайонеле, за Морем Поросшим Травой. Когда разыгрался ветер и волны взметнулись черными стенами, изукрашенными белесой накипью пены, О’Каймор понял: лишь вещее слово светлорожденного спасло его корабли. По крайней мере, «Тофал», нырявший сейчас среди волн подобно селезню с распростертыми крыльями. Паруса были вовремя спущены — все, кроме малого треугольного тино на передней мачте; вдоль палубы протянуты канаты, люк задраен, тяжелые балансиры сброшены за борт и укреплены, раздвижные полотняные стенки верхних хоганов и катапульты загорожены прочными щитами. Люди, кроме штормовой команды Челери, шестнадцати «предвестников», попрятались внутрь; сами же «предвестники», облаченные в высокие сапоги и куртки из непромокаемой рыбьей кожи, успели привязаться к выступавшим из палубы кольцам и занять положенные места. Четверо на кормовой башне, двое у паруса на носу, остальные — вдоль бортов, рядом с рычагами, регулирующими балансиры. Помимо этих шестнадцати, наверху остались сам О’Каймор, старый пес Челери да светлорожденный со своим телохранителем-сеннамитом. О’Каймор предпочел бы, чтоб господин тоже спрятался под палубой, как поступили его солдаты, и молодой аххаль, и арсоланская госпожа со своими девушками. Но похоже, наследник Удела Одисса был не из тех, кто прячется от опасности. Нет, не из тех! Вождь, наком, подобный самому Ю’Ситте! Средоточие силы и власти, ахау, не ведающий ни сомнений, ни страха!
С другой стороны, что может грозить потомку богов? — думал О’Каймор, разглядывая высокую фигуру одиссарца. Тот был в накидке из перьев сокола, серый на сером фоне мятущихся небес, и казался спокойным, слишком спокойным для человека, не ведавшего до сей поры гнева морских ветров и ярости Паннар-Са. Чудилось, стоит он не на зыбкой палубе, трепещущей меж акульими челюстями неба и моря, а у циновки трапез, расстеленной близ тихого бассейна, под кронами душистых магнолий. И лишь канат, пропущенный под боевым поясом, напоминал, что светлый господин не только храбр, но и предусмотрителен.
Любопытно, размышлял О’Каймор, уже знавший о нем многое, как умирают потомки богов? Что может лишить их жизни? Клинок другого светлорожденного или нелепый случай — вроде того, в хайанском порту, когда на них набросился сумасшедший атлиец? Вспоминая про тощего атла с громовым шаром, тидам все больше приходил к мнению, что собственная его персона убийцу никак не интересовала, а желал он переправить в Чак Мооль одиссарского наследника. Непростая задача! Боги, видать, хранили господина от нелепых случайностей, и синяки доставались кому угодно, но не ему!
Тидам с ухмылкой коснулся зажившей раны, решив, что напороться на меч другого потомка богов этому светлорожденному тоже не грозит. Больно уж он ловок! И, раз Кино Раа к нему благосклонны, проживет долгую жизнь, все годы, что отпущены ему по праву рождения. А значит, из этого плавания вернется он целым и, весьма возможно, невредимым… Как вернется? На корабле, конечно! Будь он хоть трижды избранником богов, без крепкого драммара океан не переплыть — разве что Сеннам пришлет за ним свою черепаху! А раз ему суждено уцелеть, то, значит, хоть один корабль возвратится в Ро’Кавару…
Прав был О’Спада, старый лис! Страшен поход в неведомое, и нужен здесь такой предводитель, коему ворожат боги. Не просто вождь, а живой талисман! Волшебное ожерелье, в котором белые перья могущества оплетены золотой нитью удачи! Ибо коль уцелеет вождь, то уцелеют и те кого он ведет за собой. Даже в этакий шторм, каких не видывали ни в Кейтабском море, ни у одиссарских берегов и даже на севере, за Морем, Поросшим Травой…
Но тут размышления тидама были прерваны. Ветер взвыл, как стая голодных койотов, заревел ягуаром, замяукал, словно взбесившаяся лесная кошка; волны взмьли вверх, подбросив драммар к самым облакам, по палубе прокатились пенные гребни, сшибая людей с ног, «Тофал» дернулся и жалобно заскрипел. Но балансиры не дали судну перевернуться, а парус тино позволял удерживать курс; рулевые весла тоже были в порядке, а три молодца, правивших кораблем, в понуканиях не нуждались. К тому же рядом с ними находился старый Челери, и в руках его плясал жезл кормчего, то указывая, куда править, то касаясь напряженных мышц рулевых. Каждое из этих касаний было молчаливой командой, столь же ясной опытным людям, как язык киншу; удар о бедро или плечо означал, что нужно опустить либо приподнять рулевые лопасти, удар по левой или правой руке указывал, куда править, а сила его — насколько доворачивать руль. Каждые десять вздохов Челери вытягивал жезл вверх и, наблюдая за привязанным к нему шнурком с костяными шариками, определял направление и скорость ветра. Но ветер не менялся; с прежней яростной мощью он дул с севера, царапал и терзал океан холодными жесткими пальцами. Волны становились все круче и напоминали теперь не пологие холмы под Ро’Каварой, а атлийские горы, такие же дикие, темные и обрывистые; стаей хищных акул они набрасывались на корабль, таранили борта, разгуливали по палубе, дотягивались до самого верха кормовой башни.
