— Его надо раздеть, — веско сказал Рауль. — Выйдите мадам, неприлично.
— Вы забыли кто я? — прошипела ореада.
— Ах, конечно... Человеческие правила на Древних не распространяются? Тогда расшнуровывайте колет.
Гербовый дворянин, опоясанный рыцарь, из богачей — в этом сомнений не оставалось. Молод, около двадцати пяти лет или немногим старше. Отлично сложен. На лице и руках нет оспенных отметин. Оружие и одежда баснословно дорогие, изготовлены наилучшими мастерами — меч и кинжал с швейцарскими клеймами, известный каждому ценителю цех кантона Тургау с двумя львами в геральдическом щите.
Баварец? Швейцарец? Сакс?
Вряд ли — герб на колете французский, золотая сломанная стрела в лазурном поле, кажется это символ одного из небольших владений в Иль-де Франс.
— Скверно, — бурчал Рауль. — Очень скверно... В сознание не приходит. Недоумеваю, как он еще жив — горячка пожирает человека изнутри... Мадам Матильда, прикажите Одону принести лёд, обтереть и приложить к пяткам! Рубашку и брэ срезать!
— Посмотрите, — вдова Верене, без лишнего смущения обследовавшая кошель и пояс страждущего протянула Раулю сложенные вшестеро пергаменты. — Наверное, можно узнать как зовут...
— Жалованная грамота, — мэтр быстро просмотрел документы. — Вероятно дана его отцу, датирована 1307 годом. Ого! За подписью короля Филиппа Красивого и канцлера Ногарэ! Баронство Фременкур — точно, вспомнил, герб совпадает. Рекомендательное письмо от сенешаля Карла д’Эврё, графа Ангулемского, дано Жану де Партене, барону де Фременкур нынешней зимой... Отлично, теперь хотя бы знаем, кто он такой. Денег много?
— Ливров сорок. Куронндоры турский чеканки, золото.— быстро ответила ореада пошарив в кошельке. Не преминула поддеть Рауля: — Боитесь, что не заплатит за услуги?
— Да бросьте, — раздраженно дернул плечом мэтр. — Золото — знак статуса и ничего более. Не думаю, что оно пригодится господину барону нынешним же вечером. Пойдет так дальше — скончается от разлива горячей желчи до заката. Странно — хрипов при дыхании нет, значит это не воспаление пневмы. Живот мягкий, ран с нагноением я не наблюдаю, кожа чистая, без герпеса. Отчего столь ужасающий жар?
Нож ореады рассек шелковую рубаху его баронской милости по шву до подмышек. Лоскутья полетели на пол.
— Ни единой вошки на белье или в волосах, — добавила вдова Верене. — Блюдет себя.
— Вы наблюдательны, мадам. Давайте-ка вот что попробуем...
Колдовать при ореаде можно невозбранно: не испугается и в инквизицию с доносом не побежит. Да что нам инквизиция? Сам причастен к Трибуналу.
Омыть руки в настое ромашки. Выбрать из числа амулетов «Аdversus incendia» противостоящий жару.
— Ejice flammas a corpore... — прозвучали первые слова древнего заклятья, применявшегося еще Гиппократом. Ореада снисходительно усмехнулась — магия людей казалась Древним нелепой и слабенькой. — Veniat benedictus frigida!
Не действует. Надо же, апотропей не отозвался на заклинание! Почему?
— Противодействуешь тому, что неподвластно магии, — шепотом подсказала мадам Верене. — Так случается.
— Сами не попробуете? — язвительно предложил Рауль.
— Не могу. Вы — другая раса. Плохо пахнет, мэтр. Смерть.
— Он умирает?
— Он сам? Не знаю. Он всего лишь несет в себе смерть.
— Постойте... — опомнился мэтр. — Вами сказано: «неподвластно магии». Отчего?
— Не знаю, — повторила ореада. — В прежние времена я такого не видела никогда. А живу я гораздо дольше тебя, смертный.
— Положение, — расстроено сказал Рауль. — Как теперь поступить?
— Если вам надо уйти — идите. Я присмотрю. Только скажите, что надо делать.
— Обтирать льдом и уксусом каждые две кварты, пока лихорадка не уймется. Уксус найдете в подвале, в лаборатории, целый кувшин. Очнется, — в чем я сомневаюсь, — напоить отваром зверобоя с бузиной и липовым цветом. Добавить мед и красное вино. Судя по дыханию и цвету кожи, — пальцы на руках и ногах не синеют, — это еще не agonia, но близко к тому...
* * *
Брат Михаил Овернский заинтересовался сообщением о смертельно больном бароне де Фременкур лишь постольку поскольку — посоветовал вечером перевезти его к лечебницу при монастыре святого Франциска и забыть навсегда. Лихорадка? Это бывает. Весна такая холодная, что застудиться может любой.
— Не желаете ли прогуляться со мной в Речную башню, мэтр? Обещаю много интересностей, — сказал преподобный, выслушав Рауля. — Поговорим с прямым свидетелем.
— Слуга Одилона, сеньора де Вермель, о котором вы упоминали накануне?
— Слуга? Не совсем точно. Вернее прозвучит слово «экюйе», оруженосец. Вас чужая боль не раздражает? Не взывает к ненужному сейчас состраданию?.. Вот и чудесно.
Старинную аррасскую тюрьму Рауль терпеть не мог — устоявшийся болотный запах, невыносимый холод, темнота прорежаемая блекло-желтыми язычками пламени факелов и коптящих масляных ламп наводили смертную тоску. Эдакое преддверие ада без малейшего проблеска надежды и веры в искупление.
Но хочешь не хочешь, а идти надо — кажется, после нескончаемой череды неудач следствие вышло на верный путь.
На втором этаже Речной башни было, вот необычность, хорошо натоплено. Лишь по каменной кладке стен лениво стекают мутные капли влаги. Тепло исторгала не печь, а объемистая коробка-жаровня на изогнутых кованых ножках — над углями отсвечивали багровым замысловатые инструменты городского палача, истребованного Священным Трибуналом у светских властей для своих нужд.
Сам палач вовсе не выглядел страшным и на первый взгляд трепета не вызывал: худенький седой старичок с благообразным лицом доброго прихожанина Сен-Вааста. Он даже фартука положенного палачу не носил — сразу видно человека сведущего и опытного в деле. Означенный фартук воловьей кожи красовался только на помощнике — как шепнул брат Михаил, сыне и наследнике. В палачи по доброй воле не идут, это семейное ремесло — некоторые династии насчитывают по три века...
Рауль сразу осознал, что преподобный пригласил на официальное заседание Трибунала. Председатель (сам Михаил Овернский), инквизиторы брат Ксавьер и брат Валерий, секретарь, трое обязательных свидетелей-мирян (таковыми выступали сержанты короля) — процесс формально являлся открытым. Неформально с сержантов взяли обязательство о неразглашении. Всё как обычно.
Обвиняемый находился здесь же — скованный по рукам и ногам, сидел на отдельной скамье у стены. Человек пожилой, лет около шестидесяти на первый взгляд.
— В качестве юриста я вас привлекать не намерен, — сразу обозначил брат Михаил. Рауль только руками развел: знаем-знаем, людям обвиненным инквизицией адвокат положен исключительно по дозволению Sanctum Officium и никак иначе. — Надеюсь, вы не претендуете, мэтр?
