Остаток дня и весь день следующий отец Целестин ползал на коленях по белому полотнищу, весь перемазанный синей краской. Используя свои богатые познания в мудрой науке геометрии и в изобразительном ремесле, он выписывал на грубой парусине восьмиконечную сине-голубую звезду, а в центре её — всадника на белом коне, чем-то напоминающего святого Георгия. Разве что по канону святой поражал дракона, а на произведении отца Целестина воин бил синей молнией в датчанина в рогатом шлеме, больше напоминавшего воплощение мирового зла, ибо что ни говори, а у данов не росли клыки и не было копыт и хвоста. Как бы то ни было, Торин оценил сей шедевр, а потому как уже не первый год его дракар был украшен синей звездой, согласился поднять над новым кораблём такой парус. Даже несмотря на то, что в одной руке всадник держал христианский крест, а на груди его красовалась надпись: «In manus tuo, Domini» — девиз, коего отец Целестин придерживался с юности. Видгнир, а тем паче Сигню-Мария вообще не возражали. Вдохновлённый их молчаливым одобрением, отец Целестин решился на подвиг: забравшись по пояс в ледяные весенние воды фьорда, он вывел на корме название судна, показавшееся ему наиболее удачным из всех, что пришли на ум: «Звезда Запада». Сие гордое имя красовалось теперь на тёмных досках бывшего датского, а ныне норвежского кнара, изображённое по-латыни и на норманнском, латинскими буквами и рунами.
Торин, как и обещал, созвал тинг. Собрались все. Дружина, изрядно поредевшая после нашествия данов; все стурманы — либо отличившиеся во многих боях, либо родственники конунга, даже годи приковылял. Ульф явился и сидел в одиночестве — невыветрившийся запах отпугивал, да и авторитет жреца, и без того невеликий, упал донельзя. Зато отец Целестин восседал рядом с конунгом и его наследником и глядел на языческое сборище свысока. Он уже знал, кого Торин возьмет с собой, кто из дружины будет рядом со своим конунгом во всех опасностях, которые предвещало плавание к неизведанным землям.
Утром к дому конунга стали сходиться люди. Тинг — общий совет дружины и рода — решал многое, хоть и последнее слово оставалось всегда за конунгом. Старейшины и военные вожди всех четырёх родов, над которыми водительствовал Торин, стали особо — не чета они простым хёрдманам. Остальные же расположились на только пробившейся траве возле дома и на склонах холма Вадхейм. Женщин не было: на тинг могли прийти только те, кто имел право держать в руках оружие.
Наконец вышел Торин, и, как всегда, вместе с конунгом был Видгнир. Отец Целестин, явившийся раньше всех, хоть и мучило его с утра тяжёлое похмелье (давало себя знать празднество, устроенное по случаю окончания росписи паруса «Звезды Запада»), был приглашён устроиться на бревне рядом с конунгом, который, щурясь от яркого весеннего солнца, обвёл взглядом своё воинство и, подняв руку, вышел вперёд.
— Не буду говорить долго, — начал он. — Не мне вам объяснять, что Вадхейм, все вы, жёны и дети ваши, и всё, что имеете, уцелело чудом. Великий бог внял нашим мольбам и избавил от гибели. Все вы слышали его слова: «Помните об этом дне и искупите мою вину перед Эйра и Силами». Нам помогли, и теперь черёд людей Вадхейма отблагодарить богов за содеянное чудо…
По собравшейся толпе пробежал глухой гул, а затем послышались крики:
— Как, Торин? Какие жертвы надо принести богам?
— Говори, конунг, что нужно богу, приходившему к нам?
— Жертв не нужно! — возвысил голос Торин. — Я собираюсь в этот год плыть на запад, к землям Великих Сил, чтобы отблагодарить их и получить то, что по праву принадлежит как мне, так и всем нам! Никому, кто пойдёт со мной, я не обещаю золота или иной добычи — скажу только, что поход будет труден и многие могут не вернуться. Но когда вы, воины Вадхейма, чьи мечи сверкали у многих берегов, боялись опасностей?! Когда отступали перед ними?! И пусть кричат франки и германцы, что викинги бесчестны и не знают благодарности, — все мы знаем, что это не так. Я сам, как ваш конунг, отправляюсь к богам и буду просить их о прощении для того, кто спас всех нас! Преклоню колена перед их тронами, дабы даровали боги — будь то Силы Асгарда или иные — нам свою благость и силу. Не стоит бояться: если бы они не благоволили к нам, то сейчас Вадхейм лежал бы в развалинах и вороны терзали бы наши трупы… Кто пойдёт со мной, на запад?!
Вся дружина в ответ разразилась дружным рёвом. В поднятых руках заблестели мечи и топоры. Многие били оружием в щиты и возглашали:
— Конунг, мы с тобой!
— На запад!!
— Пусть тебе поможет Один, Торин!
Тот подождал, пока стихнет шум, и заговорил снова:
— Я возьму с собой четыре десятка. Другие пойдут с Нармундом в Гардарики, и ещё часть останется здесь. Ты, Олаф, ты, Эрик, ты, Хродгар, отойдите в сторону. Теперь ещё ты, Ваднир…
Долго ещё Торин выискивал среди дружинников тех, кого хотел видеть в своём отряде. Солнце уже значительно склонилось к закату, когда все сорок человек были отобраны — самые опытные и сильные, насквозь просоленные морем и участвовавшие во многих боях воины. На взгляд отца Целестина, конунг отобрал наиболее отъявленных головорезов — с такими четырьмя десятками можно даже на Рим идти!.. Этим людям не страшны ни мечи, ни океан, ни гнев Божий.
Никто не поднял голоса против конунга. Все воеводы согласились с его решением, не говоря уж о простых дружинниках — каждый был бы счастлив сопровождать Торина. Тинг же продолжался до вечера. Вальдар и Нармунд подбирали свои отряды, потом долго препирались, решая весьма важный вопрос, кто же будет властвовать над Вадхеймом, если конунг и его наследник не вернутся к зиме, а тем паче — вообще не вернутся. Выбрали Вальдара, норманна громадного роста и великой силы, — как ближайшего родича Торина. Отец Целестин с этим вполне согласился, хотя его мнения и не спрашивали: Вальдар хоть и зверовиден, но мужик непростой и с головой. Одно плохо — язычник беспросветный, да ещё Ульфа у себя привечает, даром что зловредный годи потерял всю репутацию в глазах конунга и большинства вадхеймцев.
Монах дальше оставаться не стал. И, поднявшись с бревна, пошёл к себе домой — с этим тингом, где всё было решено заранее, обед пропустил, и в животе урчало так, что собаки прислушивались. Да и самое главное — выходим в море через неделю, и прямиком в Исландию, а там видно будет, что, куда и как.
По пути отец Целестин встретил жену Нармунда Сигурни, приёмную мать Сигню-Марии, и сразу же ошарашил бедную женщину известием, что Сигню тоже отправляется в поход вместе с ним и конунгом. Морщась, он выслушал несколько тёплых словечек в свой адрес: «Подбил девку на непотребство! Это где ж кто такое позорище видывал: девица, да с четырьмя десятками мужчин, — в поход!» Потом отец Целестин долго улещивал Сигурни обещаниями, что с её дочкой никакой беды не случится — за ней Торин, да он, отец Целестин, присматривать будут, — никто Сигню и пальцем не тронет. Всё было бесполезно, и Сигурни, оставшись при своём мнении, раскрасневшись от праведного гнева, отправилась жаловаться на монаха мужу, что спускался вниз по склону вместе с несколькими дружинниками, ибо тинг наконец-то закончился. Нармунд, правда, лишь руками развёл: мол, Торин так решил и не нам с него ответ спрашивать. Отец Целестин их дальнейшую перебранку слушать не захотел и поспешил к себе. Ох эти женщины — дьяволицы в юбках… Связывайся с ними! И как только мужья этих стервоз терпят? Тут поблагодаришь Господа за то, что устав монастырский строг — не даёт обет безбрачия душу погубить.
