Тьма сгустилась, и надписи вдоль тянувшейся на запад дороги засияли отражением небесных светил. Свежий воздух, пахнувший морем и нагретыми скалами, вливался в грудь Дженнака, и в этих ароматах чувствовал он знакомые запахи Серанны, не столь уж далекой, лежавшей где-то на севере, за островами кейтабцев. Но там еще были магнолии, огромные древние деревья с белоснежными цветами, чей запах плыл над городом, окутывал башни дворца, струился над теплыми песками и трактом Белых Камней… Жаль, что в Лимучати их нет!
У стен родного хогана цветы благоухают слаще, сказал себе Дженнак и повернулся к шагавшему рядом Чаагу Чу.
– Эти воины, что шли в Лимучати - их было не меньше трех тысяч, а? Шесть полных санр… И с таким снаряжением, что под силу им и обороняться, и наступать… На кого же?
Стоящий За Спиной Владыки неопределенно повел плечами. Наверняка он знал ответ, ибо его ранг советника был выше, чем у Глаз, Ушей и Рук Сагамора, как именовались в Арсолане чиновники, следившие за соблюдением законов, лазутчики и войсковые командиры. Но Чааг Чу, коснувшись блестевшего на груди ожерелья, лишь вымолвил:
– Кому известны намерения премудрого Сына Солнца? Возможно, он считает, что мост в Лимучати надо охранять получше, а заодно и гавань, и весь город. Теперь, когда тасситы вышли к морю… к нашему морю…
Внезапно Дженнак понял. Нашим морем - или Тем Морем, в отличие от Этого, Ринкаса и Бескрайних Вод - для арсоланцев являлся лежавший на западе океан. И в его просторах у них не было соперников, ибо полуварварские княжества Шочи-ту-ах-чилат оставались слабыми и разобщенными, а пролив, разделявший Срединные Земли, был недоступен для кораблей. Никто не сумел бы посягнуть на арсоланские владения, огражденные морем и горами, да и за горами, на востоке, не имелось ничего опасного - лишь слабый Сиркул, миролюбивая Ренига, и дебри Р'Рарды, населенные сотней дикарских племен. Другое дело Одиссар, окруженный с суши тремя Великими Очагами, из коих два, Коатль и Мейтасса, представляли вечную угрозу!
Но теперь, когда тасситам подвластен западный берег, и все портовые города, и корабли, стоявшие в тех гаванях - теперь ситуация изменилась. Арсолана могла ждать нашествия с моря и со стороны Перешейка, чьи болотистые леса и горы больше не являлись препятствием для степных всадников, ибо кто же станет блуждать в незнакомых горах, если можно обогнуть их на корабле?
Еще одну опасность представлял Ах-Шират, так как его накомам все тропы на Перешейке были отлично известны, а в самом Коатле имелись превосходные дороги, столь же прямые и протяженные, как в Арсолане и Одиссаре. Значит, степные орды могли двинуться и по ним, да еще подкрепленные атлийской пехотой. Если позволит Ах-Шират… если захочет объединиться с северным соседом… если рискнут они, нарушив божественный завет, начать великую войну… и если первой жертвой в ней сделается не на воинственный Одиссар, а мирная земля Арсоланы…
Эти соображения молниеносной вспышкой пронеслись у Дженнака в голове, а в следущий миг он почувствовал поднимавшийся к сердцу холод. Теперь он знал, зачем понадобился премудрому Чантару; оставалось лишь сообразить, чем не устраивал его Джиллор. Ведь он, Дженнак, всего лишь плод, опавший с божественного древа и откатившийся столь далеко, что в землю ту и соколу не добраться… Зачем же нужен сахем Бритайи, когда здесь, поблизости, за водами Ринкаса, есть великий наком и властитель Джиллор, ахау в белых перьях, чей клинок наточен за много дней за битвы?
Этого Дженнак понять не мог и потому решил не предаваться бесплодным размышлениям. Запустив пальцы в теплую мягкую шерсть ламы и приноравливаясь к мерному шагу животного, он прикрыл глаза, желая приникнуть сквозь завесу Чак Мооль. Сейчас он не пытался вызвать картины грядущего, подвластные лишь богам; он хотел обратиться мыслью к настоящему, воспринять слабый ток намерений и чувств, излучаемых определенными людьми, теми, кто думал о нем, или кого он мог представить, но, разумеется, не в телесном обличье, а как некую мыслящую и чувствующую сущность. Этот талант к дальновидению, отчасти дарованный свыше, был укреплен уроками Унгир-Брена в те годы, когда Дженнак странствовал между Серанной и Тайонелом, исполняя свою миротворческую миссию. Но способности кинну, даже в соединении с магией кентиога, не позволяли излагать чужие раздумья словами; он ощущал лишь отзвук мыслей, как бы призрачное эхо человеческого голоса, многократно отраженного от десятка преград. Но и по эху можно судить, был ли кричавший в ярости, испытывал ли страх или звал на помощь…
Что касается Че Чантара, то он просто ждал - ждал в полном спокойствии, как надлежит самому мудрому и самому старому человеку на всем свете. Чали, лесная пчелка, тоже была спокойна, а вот Чолла волновалась, но причин ее тревоги, за дальностью расстояния, Дженнак ощутить не сумел, зато почувствовал явное торжество в мыслях Ах-Ширата и твердую уверенность и мощь, исходившие от Джиллора. Странно, но Ко'ко'нату ему отыскать не удалось, словно тот находился где-нибудь в Дальней Риканне, заслоненный всей толщей земного сфероида, или вообще не думал ни о чем - что было, разумеется, невозможно. Оставив бесплодные поиски, Дженнак скользнул мыслью к Кейтабу, к острову Йамейн, и ощутил неизбывное горе О'Тиги, возвратившегося из Хайана. Тосковал кейтабец по мешкам с серебром, которые, по воле грозного сахема, были переправлены в одиссарскую казну; тосковал и клялся, что ветры моря Чати больше не вздуют его парусов.
Довольный этим видением, Дженнак уже хотел изгнать кружившихся над ним бесплотных призраков, но вдруг на черном занавесе Великой Пустоты промелькнула еще одна тень: смуглая скуластая физиономия, настороженные глаза, ноздри, втягивающие воздух, босые ноги, ступавшие быстро и бесшумно… Чей-то лазутчик, следивший за ними в городе? Похож на ренига, почти машинально отметил Дженнак, уже догадываясь, что самый последний из призраков находится совсем недалеко - крадется за ним по этой дороге, среди светящихся надписей с мудрыми советами и пожеланиями удачи.
Он вышел из транса, обозрел скалы слева и темневший с правой стороны обрыв, выбрал подходящее изречение и остановился.
– Вот! Если странствующий в горах во-время не обернется, труп его пожрут грифы-падальщики! Очень мудрая мысль!
Все замерли. Ирасса перестал болтать с Амадом, Уртшига выхватил топор, Чааг Чу, выступавший с важностью посыльного богов, споткнулся от неожиданности; два горца-охранника натянули поводья лам, а остальные, разом вытащив дротики, всматривались в ночной мрак, словно ожидая, что оттуда появится целая армия или какой-то демон, еще обитающий в этих местах попустительством Арсолана.
– Не стоит беспокоиться, - сказал Дженнак, - гриф за нашими спинами летит в одиночестве. Да и не гриф он, а ощипанный попугай… Привязался к нам еще в Лимучати.
– Откуда ты знаешь, мой госпо… - начал Чааг Чу на арсоланском, потом оглянулся на своих горцев и проглотил слова почтения. - Откуда ты знаешь, балам? И кто сей попугай?
– Мы, сеннамиты, - Дженнак подмигнул Уртшиге, - слышим, как шелестит перьями еще не рожденный птенец, и различаем во тьме серые цвета Коатля. Что же до остального, то это поведает нам лазутчик. Идем! Не надо внушать ему подозрений.
