Я поднялся с циновки и пошел вслед за ребятами. Хромать я перестал, но все же старался двигаться как можно меньше. В груди что-то нет-нет да и екало, и после малейшего усилия мне приходилось замирать на несколько мгновений, чтобы переждать вспышку боли.
До вечера было далеко, и огонь в очагах перед хижинами женщины еще не разводили. Взрослое население поселка словно вымерло: здоровые мужчины на промысле, остальные отправились в лес за фруктами и съедобными кореньями или занимаются хозяйством в хижинах — только трое чумазых малышей возились в центре пыльной площади.
— Не отставай! — позвал меня Дэй. — А то как раз к возвращению кораблей придем.
Чтобы попасть в Рыбачью гавань, нам пришлось пересечь всю деревню, состоящую, как и говорил Эхуань, из трех поселков, протянувшихся вдоль побережья и укрытых от океанских ветров узкой грядой невысоких скал. Из рассказов ребят я знал, что в хорошую погоду мальчишки, не достигшие совершеннолетия и не имеющие права выходить на промысел, ловили рыбу прямо с них. Дэй не раз приносил оттуда съедобные ракушки и водоросли, хотя Тайши, опасаясь бифэней, запрещала ему ходить к океану без взрослых.
Безопасной для купания и ловли рыбы с берега считалась только Рыбачья гавань, устье которой было перегорожено вбитыми в дно сваями. Впрочем, небольшим бифэням удавалось проникать и туда, а осенние штормы, случалось, заносили в бухту и смертельно опасную нечисть. Кроме того, морские гады время от времени проламывали заграждения, так что полной безопасности Рыбачья гавань не гарантировала, и одного-двух детей океан ежегодно отнимал у деревни. Объяснялось это, разумеется, как и все происходящее, волей Огненной Черепахи. Потому-то двенадцатилетний Дэй и его сверстники не слишком слушались матерей — если Огненная Черепаха захочет призвать кого-нибудь из них к себе, то сделает это в любом месте, в любой час дня и ночи. Улов же со скал всегда богаче, чем в гавани, да и какой интерес рыбачить там, где разрешено?
На площади поселка Средней Луны Дэй остановился, чтобы показать мне дом Мугао и хижину Совета, в которой собирались старейшины деревни, чтобы решить свои вопросы. Поселки Средней и Южной Лун были устроены так же, как и наш, — полтора десятка хижин окружали площадь, на которой от рассвета до заката играли малыши, ровесники Няо, а в торжественные дни взрослые устраивали ритуальные танцы и жертвоприношения. На первый взгляд дом Мугао и дом Совета мало чем отличались от остальных хижин, однако, присмотревшись, легко было обнаружить, что они раза в три больше любой из них. Это были уже как бы не хижины, а длинные сараи, выходящие за границу круга, образованного обычными домами. Перед жилищем Мугао в землю было воткнуто несколько копий с пестрыми тряпками около наконечников, по всей видимости изображавшими флаги. Около входа в дом Совета стояло пять тотемных столбов, покрытых грубыми изображениями Солнца-Черепахи, людей и диковинных монстров — цилиней и бифэней, ставших с недавнего времени объектами поклонения рыбаков.
— Вот здесь твой друг был принесен в жертву Огненной Черепахе, — понизив голос, сказал Дэй. — Но ведь это лучше, чем просто умереть от ран, правда? Принесенного в жертву Огненная Черепаха наверняка возьмет к себе и станет его матерью на небе.
— А как… Как его отправили к Огненной Черепахе?
— На рассвете его привязали к столбу Предков, и, когда на небе появилась Огненная Черепаха, Мугао обнажил сердце твоего друга. Оно билось совсем недолго — наверное, он был хороший человек, если сразу понравился Матери-Черепахе.
Я кивнул. Как странно: ради Шун оба моих товарища отказались от сытой жизни и от надежды вернуться на родину. Они не питали иллюзий относительно того, что их здесь ждет, и все же вызвались идти за ней. И вот оба погибли, а девушка досталась Мугао. Как-то живется ей у этой кривоногой обезьяны? Неужели она действительно стала одной из его жен?
— Дэй, а нельзя ли мне повидать Шун? Тайши говорила, она живет в доме Мугао. Что если я туда зайду?
— Нет-нет, что ты! В дом Мугао входить нельзя! Туда никто не может входить без зова, а ты тем более.
— Но тогда, может быть, удастся вызвать сюда Шун?
— Нет, лучше этого не делать. Во всяком случае не сейчас. — Мальчик оглянулся по сторонам — не подслушивает ли нас кто-нибудь. — Если ты хочешь, я узнаю, как она живет, и помогу вам увидеться.
— Хорошо, сделай это. — Я еще раз посмотрел на дом Мугао, в котором можно было при желании разместить человек двадцать, и прибавил шагу, чтобы догнать умчавшегося вперед Няо.
С тех пор как я пришел в сознание, сыновья Тайши почти не отходили от меня. Поначалу они немного дичились, но постепенно любопытство пересилило их недоверие к незнакомому мужчине. Они замучили меня расспросами о Западной гавани и Городе Желтой Черепахи. Раз десять пришлось мне рассказывать им о том, как мы ушли от погони, как пробирались через лес и сражались с цилинями. Няо, которому недавно исполнилось шесть лет, уцепившись за мой палец и жмурясь от ужаса, требовал все новых и новых подробностей. Дэй держался более сдержанно, но в глазах его я, без сомнения, выглядел героем. Судя по репликам, он жалел, что его не было с нами в лесу, где он мог в полной мере проявить свою удаль и сноровку.
Словом, у нас установился полный контакт, и ребята не только охотно слушали меня, но и сами кое-что рассказывали о нравах и обычаях рыбаков. Наверно, их привязанность ко мне объяснялась отсутствием мужчины в доме, я же за несколько дней успел полюбить их вовсе без всякой причины. Сложись моя жизнь иначе, у меня могли бы быть такие же сыновья…
— Гляди, отсюда уже видна Рыбачья гавань, — прервал мои размышления Дэй, а Няо восторженно засвистел.
Этот свисток я сделал ему, когда еще не мог вставать, и игрушка пришлась по вкусу не только Няо, но и его товарищам. Я сделал их еще с десяток, прежде чем сообразил обучить этой премудрости Дэя, что сильно повысило его авторитет среди сверстников и расположило ко мне детвору поселка. Впрочем, это была не единственная польза от моей поделки: вырезая свисток, я вспомнил, как в далеком детстве отец делал мне такие же свистки из ивовых прутьев. Вспомнил его большие, покрытые темным пушком руки, ловко орудующие складным ножом. Вспомнил его лицо и лицо матери… И, словно пружина, начала раскручиваться передо мной моя жизнь, год за годом, за годом год… И уже без всякого усилия я вспомнил, кто я, что я, и лишь одно осталось скрытым — каким образом попал я на этот остров.
Воспоминания, правда, не доставили мне особого удовольствия. Ранний уход отца из семьи, второе, столь же неудачное, как и первое, замужество матери, школа с ее зубрежкой, серым однообразием, скучными вопросами и скучными ответами. Служба в армии, со всеми ее унижениями и издевательствами, неожиданное для меня самого поступление в институт, вечное безденежье, встреча с Настей… Наверное, было в жизни и счастье, и радость, неудержимая, как хлещущее из бутылки шампанское, и светлое состояние покоя, и удовлетворение от хорошо сделанной работы… Конечно, все это было, но вспоминались почему-то именно разочарования и огорчения. Отец, мать, Настя, друзья, которые слишком часто обо мне забывали. Была, конечно, работа… Я любил ее и верил, что она сможет вылечить мою изъязвленную обидами душу неудачника. Вылечить в прямом и переносном смысле. О, я не был эгоистом, лекарство изготовлялось мною не только для себя самого. Ведь если вдуматься, посмотреть по сторонам — много ли на свете счастливых людей? Людей, которым нечего забывать, которым не надо блокировать свою память приказом: «Об этом думать нельзя!»? Я мечтал помочь себе, помочь им — разочарованным, обиженным, наконец, просто больным. Не только мечтал, но и трудился ради этой мечты не покладая рук. И какой же результат? Установка, делающая из людей шуанов и шапу?..
