Но время шло… Несколько утихла боль. Прошел и страх перед одиночеством. А вместе с тем росла и пропасть, отделяющая меня от людей. Я как бы продолжал существовать, но всё больше замыкался в своем измерении, отделялся от жизни невидимой перегородкой, сжимался и уже почти не испытывал потребности в общении. Минуты эйфории и душевного комфорта наступали лишь тогда, когда я был один, предоставленный себе, и никто не мешал моим размышлениям. Образно говоря, я был где-то в начале перехода в состояние душевного коллапса, психологического вакуума… кажущейся непосвященному пустоты…
Итак, Рождество! Не скрою, уже несколько дней я жил в предвкушении этого праздника, готовился к нему и даже составил некое подобие сценария. Прежде всего — никакой работы! Сегодня голова должна быть свежей и ясной. Я хочу вдоволь насладиться отдыхом и приятной перспективой порассуждать над этими записями.
За окном погожий вечер. Улицы заполнены празднично разодетой толпой. Кругом разноликие маски, фейерверки, бубенцы…
Хозяйка, у которой я снимаю жилье, отправилась к родственникам. В доме тихо. Из-за стен не доносится ни звука. В комнате сухо, тепло, уютно. Всё способствует приподнятому лирическому настрою.
Я не стал включать свет и поудобней устроился в кресле, чтобы всласть налюбоваться отблесками огня из камина.
Вчера пришлось изрядно повозиться. Первым делом надо было привести в порядок одежду. В этот день всё, включая внешний вид, должно с особой тщательностью подчеркивать внутренний настрой — таково условие моего сценария.
Утром, во время бритья, внимательно осмотрел себя и пришел к выводу, что для своих лет выгляжу неплохо. Выходной костюм держится, пошит по фигуре, а вот галстук надо сменить.
Перед мысленным взором проносятся картины — реальные и вымышленные. Терпкий запах свежемолотого кофе напоминает о жарком солнце и пряном дыхании сельвы, а душистый, обволакивающий нёбо коньяк как бы отдает многоцветьем вешних лугов и прохладой тенистых дубрав, наполняет бодрящей усладой и разносит по жилам концентрированную жизненную силу, накопленную когда-то в кистях виноградной лозы.
В центре стола, как и должно быть, фотография Эльзы; рядом — наполненный до краев бокал. В темноте я не совсем различаю ее лицо, но тем не менее ощущаю мягкую, чуть грустную улыбку, в которой для меня навек соединились и женская пленительная кротость, и обаяние округлых нежных черт, и подлинная человеческая доброта, что, подобно таланту, дается избранным, дается как напоминание остальным об истинном предназначении как всех живущих или когда-то живших, так и ушедших в неведении…
Судьба, почему ты так немилосердна к ней? Ко мне? Зачем сгубила ты прекрасный, только распустившийся цветок, не дав ему возможности порадовать присутствием божий свет? С какой целью превратила в тлен мою заветную мечту? Зачем вообще существует смерть, и как ее объяснить с позиций продуманного совершенства Мира?.. Наверное, мне тоже не удастся выяснить своего предназначения. В какой-то миг свершится неизбежное, и я уйду, исчезну со своей печалью, болью, идеалами… всем тем, что так мне дорого и свято.
Огненные сполохи отражаются в искрящейся янтарной жидкости, и от этого кажется, что глаза Эльзы вспыхивают как живые, а сама она уже с пониманием смотрит на меня. Я тоже улыбаюсь ей, и так мы неторопливо беседуем, стараясь высказать друг другу всё, что накопилось за истекший год.
День ее смерти… нелепая случайность, принявшая уродливые формы взбунтовавшейся действительности! Эта сцена навсегда стала для меня апофеозом бессмысленности и каждый раз воспроизводится как не тускнеющая во времени реминисценция. Я знаю, бороться с этим бесполезно. Если в памяти всплыли события того дня, избавиться от них не удастся. Скорей наоборот. Чем больше я пытаюсь отогнать назойливые картины, тем настойчивей они преследуют меня. Это тоже как болезнь, приступы которой надо как-то переносить, если они время от времени повторяются.
Всё произошло внезапно и до неправдоподобия обычно. В тот летний день мы собрались за город и договорились встретиться на привокзальной площади. Эльза ждала, и я сразу увидел ее на углу примыкающей к вокзалу улицы. Она стояла и наблюдала за двумя мальчуганами, застывшими у витрины магазина игрушек. Еще на подходе я не удержался и окликнул ее. В ответ она взмахнула платком и поддавшись безотчетному порыву, бросилась мне навстречу. А дальше случилось непоправимое… Скрип тормозов, вскрик… удар… Она умерла у меня на руках через пять минут. Последнее, что я услышал от нее, были слова:
— Милый, почему здесь так темно?.. Сделай что-нибудь. Я так боюсь темноты!..
Потом затихла, дрогнув напоследок ладонью в моей руке, и распахнула глаза навстречу утреннему солнцу.
Я и сейчас вижу в них безмерное удивление от непонимания того, что случилось, смешавшееся с непоколебимой верой в мою всесильность… Наверное, тогда я пережил примерно то же, что боксер на ринге, пропустивший сокрушительный удар, пожалуй, только лишь с той разницей, что, несмотря на отключившееся сознание, ноги мои еще продолжали двигаться, а руки всё пытались удержать в обмякшем теле остатки ускользающей жизни… Сколько раз потом я воскрешал в памяти события тех минут и всегда находил десятки, да что там — сотни вариантов ее, да и своих действий тоже. «Милый… сделай что-нибудь!..» Эти слова долгое время преследовали меня: утром и вечером, во сне и наяву… рвали на части сердце, выворачивали наизнанку душу… И всему виной мой нелепый окрик!..
Эльза мягко, но вместе с тем решительно останавливает меня. В ее улыбке наряду с участием я вижу укор. «Родной, сколько раз говорила — не мучай себя, не терзай понапрасну… — будто слышу из темноты ее негромкий голос. — Твоей вины здесь вовсе нет. Не спорь со мной, ты это знаешь… Прости, что из-за моей беспечности тебе приходится страдать! А ведь мне так хотелось сделать тебя счастливым…» Теперь в ее голосе я улавливаю следы печали и беспомощной покорности судьбе, навеки воздвигшей между нами непреодолимую преграду.
Ее утешения заставляют меня еще острей воспринимать необратимость времени, разрывают наметившуюся связь с воображаемым, но таким достоверным миром и возвращают, будто в наказание за излишнюю сентиментальность, в тусклую, нелюбимую явь.
Минуты бегут незаметно. Теперь, когда откатил очередной пароксизм воспоминаний, я испытываю облегчение и даже чувство благодарности к Эльзе за то, что сегодня она не так мучительно жалела меня.
Обычно в эти мгновенья я не могу сдержать слез и во мне неудержимо нарастает волна протеста против самого мироздания, сначала подарившего нас друг другу, а вслед за тем, будто на потеху кому-то, разлучившего… превратившего в пыль и прах, в ничто это милое, нежное существо, которое никому ни в чем не мешало, не досаждало… Единственное предназначение которого состояло лишь в том, чтобы быть моим спутником, украшать мою жизнь, любить и быть любимым… «Зачем всё это? — спрашиваю я себя. — Кому в угоду?..»
Порой, когда я вижу бессмысленность людских деяний, меня начинают одолевать сомнения. Возможно, я чего-то не понимаю? Или предназначение наше в другом, а мы того не знаем?..
