Снова щелкнул замок, и мы проскользнули в длинный, чисто прибранный коридор какого-то солидного учреждения. О том свидетельствовали дорогая отделка стен под красное дерево, шикарная ковровая дорожка, устилавшая залитый глянцем паркет, и фигурно изогнутые керамические урны у массивных дверей с трехзначными цифрами.
— Следуйте за мной и ни о чем не спрашивайте, — бросил Агуарто и, не оглядываясь, зашагал вперед. Мне ничего не оставалось, как повиноваться. В конце коридора он остановился, пригладил волосы и придирчиво оглядел свой костюм, который, как я с удивлением заметил, совершенно не пачкался и не мялся.
Передо мной стоял другой человек. От его былой самоуверенности, основанной, как я полагал, на чувстве безграничного превосходства над остальными, не осталось и следа. На холеном лице появилось выражение почтительности, переходящей в откровенное благоговение. Еще не зная, что последует дальше, я вдруг заметил, как его состояние передается и мне.
Он толкнул угловую дверь, и мы оказались в светлом просторном холле, судя по всему приемной. За столом, прямо перед нами, в окружении кипы бумаг восседал короткостриженый блондин с фигурой тяжелоатлета и что-то вычислял на калькуляторе.
— Патрон у себя? — вместо приветствия спросил Агуарто.
Верзила молча кивнул и снова уткнулся в бумаги. Я проследовал за своим сопровождающим, мимоходом бросив взгляд в огромное, во всю стену окно. «Четырнадцатый или пятнадцатый этаж…» — обозначилась мысль при виде открывшейся с высоты панорамы. Ноги еще побаливали в икрах. Пытаясь ступать как можно тверже, я постарался принять бодрый вид, с тем чтобы никто не мог усомниться в моей самостоятельности. Спина Агуарто, как стрелка компаса, указывала направление. Она же красноречиво отражала и направленность его мыслей. В походке моего покровителя появилась кошачья вкрадчивость, шаги замедлились. Мне даже показалось, что остаток пути он проделал на цыпочках, так, чтобы как можно меньше шуметь.
Вот спина дрогнула и застыла в полупоклоне. Я отступил чуть в сторону и увидел, что нахожусь в громадном кабинете, обставленном с нескрываемой роскошью. С лепного узорчатого потолка свисала хрустальная люстра, сверкающая позолотой витых светильников, исполненных в манере средневековых канделябров. Угловые пилястры, обозначенные в виде античных скульптур, выглядели как живые, впечатляя рельефностью форм и линий. По бокам размещалась двойная мебельная стенка, украшенная росписью с цветистыми вензелями на фоне полировки. На застекленных стеллажах располагались тома дорогих изданий с неразличимыми издали названиями. Часть стены напротив входа была отделана плитками яшмы, в пейзажный рисунок которых вплетались инкрустации из нежно-розового с пурпурными прожилками родонита и вставки из вспыхивающего синими искрами, похоже, «лунного камня» — лабрадорита. В центре этого великолепия стояло строгое прямое кресло, больше походившее на царский трон, а от него тянулся длинный, как беговая дорожка, стол. Обстановку дополняли: персидский ковер во весь пол; тяжелые бархатные шторы под цвет мебели, волнами спадавшие с каждого из трех окон; ряды стульев, составленных впритык к столу; несколько легких кресел у журнального столика и цветочная ваза с россыпью алых гвоздик.
Подавленный величественным интерьером, я не сразу разглядел хозяина этих чертогов. Слева, в затемненном углу, играл цветными переливами экран утопленного в нишу телевизора, и негромкий голос диктора комментировал какое-то событие.
При нашем появлении от кресла у экрана отделился невысокий сухощавый человек лет пятидесяти, погасил пультом изображение и впился в меня колючим немигающим взглядом. Признаюсь, я сразу ощутил гипнотическую силу черных, проникающих в самую глубь души глаз и в ответ напряг волю, думая лишь о том, как бы выдержать их воздействие, не спасовать.
Наш безмолвный поединок длился где-то с полминуты. Агуарто закаменел рядом и, уставившись в ковер, тоже молчал. Но вот что-то дрогнуло в твердом, будто высеченном из камня лице, расправились брови и на губах, прикрытых аккуратной щеточкой усов, мелькнуло некое подобие улыбки.
— Что же вы остановились, господа? Проходите, располагайтесь, — сказал он хорошо поставленным голосом и указал на кресла. — Если не ошибаюсь, господин Адамс?! — Он снова полоснул меня пронизывающим взглядом. — Оч-ч-ень приятно! Мне рассказывали о вас. Надо же такому случиться… Оказывается, вы работаете над темой, которая могла бы нас заинтересовать.
Мы вместе подошли и сели.
— Можете называть меня сеньор Эрестелли, — сказал он, будто одарил. — А пригласил я вас, господин Адамс, для того, чтобы лично убедиться в достоверности открывшихся фактов. — Он положил пульт рядом с цветами и щелкнул пальцами в сторону моего спутника.
— Сьен, будь любезен, поухаживай за нами. Надеюсь, ты не очень гнал и наш гость не испытывал в дороге неудобств?
— О чем речь, патрон! — Агуарто встал и уверенно направился к полкам с книгами.
Не успел я и глазом моргнуть, как один из стеллажей отъехал в сторону и на его месте открылась ниша встроенного в стенной проем бара.
— Думаю, глоток хорошего виски не помешает беседе, — перехватив мой взгляд, сказал Эрестелли и добавил: — Пока Сьен занят приготовлениями, я хотел бы ознакомиться с вашим проектом…
Напрасно Агуарто говорил, что у меня не развито чувство регенеративного анализа. Напротив, я довольно легко запоминаю то, что представляется мне интересным. По крайней мере, состоявшийся разговор — прямое тому подтверждение. Я с абсолютной точностью запомнил подробности той встречи, вплоть до отдельных вставок и междометий. Я верю этому дневнику, моему единственному другу, на молчание которого можно положиться. И поэтому ничуть не боюсь проговориться. Эти записи никогда не попадут в чужие руки. Скорее я умру, чем позволю кому-то заглянуть сюда или воспользоваться приведенными здесь вычислениями…
Итак, что же последовало дальше?.. Я вкратце изложил принцип действия преобразователя. При этом старался не вдаваться в подробности, дабы не вскружить голову безмолвно внимавшему «патрону».
В конце Эрестелли спросил:
— А как вы представляете себе практическое использование гразера? Реально ли с учетом существующих возможностей сдержать натиск гравитационных волн, и не вызовет ли попытка их сосредоточения трагических последствий?
— Хотелось бы верить, что предлагаемый эксперимент не будет представлять угрозы. Речь все-таки идет о слабых взаимодействиях. В масштабах испытаний они характеризуются исчезающе малыми значениями. Но…
Я решил быть предельно откровенным. Сомнения были и, несмотря ни на что, избавиться от них не удалось. Иногда они так одолевали, что сама идея начинала казаться несбыточной мечтой или, наоборот, приобретала обличье чудовищного спрута, пожирающего своего же создателя.
— Но нет никакой гарантии, что всё удастся учесть, — добавил я после секундной заминки.
