— Вдарим разом, хлопцы! Авось кто и утекет!..
— Вдарим… Где там… Вдарим… Настругают в мелкую стружку…
— Тут главное живым не даться. Большие они мастера по части нашего брата живодерничать. Бають, голой задницей на кол так посодють, что острие из языка вылазит…
— Тьфу ты!.. Помолчал бы хоть, нехристь!.. Ревин приподнялся в стременах:
— Слушай меня! Примем бой здесь!.. На него не смотрели. Воровато отводили взгляд, косились на Семидверного.
— Прорываться надо, — произнес урядник. — Все шанс какой-никакой. Порежут нас ломтями, как баранов.
— Выполнять приказ! — Ревин рассвирепел. — Пики бросить! Изготовиться к стрельбе! Урядник, постройте людей в две шеренги!
— Слушаюсь! — Семидверный издевательски взял под козырек, и добавил тихо, но так, чтобы Ревин услышал: – Твое-мое-ваше-благородие… Подвел под монастырь… Станови-ись!..
— В бога, в душу, в мать! Я сказал, бросить пики! — Ревин вырывал древки из рук. — Стрелять по команде!.. Башибузуки, завидев в стане врага смятение, ринулись в атаку. Заблестели над чалмами кривые ятаганы, роняли желтую пену скакуны, взбивая за собой тучу пыли. Казаки прощались друг с другом, густо крестились, целовали кресты.
— А ну, погодь прощаться! — прикрикнул Семидверный. — И не таких бивали! Ну-ка, братцы, наложим-ка им в кису!
— Це-елься! — срывая голос закричал Ревин. Казаки подняли винтовки.
Турки открыли огонь первыми. Под кем-то рухнула лошадь, кто-то ойкнул и тяжело осел, выронив винтовку.
— Пли!!!
Залп, пусть и не очень прицельный, сделал свое дело. Передние кони полетели кубарем, давя мертвых и выживших, образовалась свалка, и казакам представилась возможность сделать еще по одному выстрелу.
— Шашки во-он! — проревел Семидверный. — Руби их в песи! А вот того, что произошло в дальнейшем, не понял никто.
Ревин выскочил вперед всех и пустил свою кобылку как-то странно, как казаки не ездили, боком. В следующую секунду у него в руках возникли, словно тузы из рукавов умелого фокусника, плюющиеся огнем револьверы. Турки повалились с седел, как снопы, роняя слабеющими пальцами оружие и поводья. Сквозь облако порохового дыма неслись лошади, волокущие мертвых седоков, запутавшихся в стременах. Обычно, шестизарядные револьверы заряжали пятью патронами, оставляя одну камору свободной, дабы исключить самопроизвольный выстрел. Ревин же пустого места в барабане не возил, надеясь на предохранительную скобу. Все двенадцать выстрелов нашли себе цель, и каждый из них унес чужую жизнь. Лишь единожды пуля в грудь не остановила свирепый замах врага. Дело поправила вторая, в середину лба. Тонко запели на ветру шашки, скользнув из ножен за спиной, блеснули синей сталью, встретив двух черноглазых бородачей, что решили взять русского офицера в ножницы. Неуловимым жестом Ревин стряхнул с клинков кровь и ринулся в самую гущу свалки. Оглядываться он не видел смысла, зная, что те двое сейчас валятся на землю, зажимая руками разрубленное горло. Бой достигал апогея. Обезумевшие люди кромсали друг друга почем зря, лупили по оружию, калечили лошадей. Звон железа заглушали вопли, отборная матерщина и предсмертные хрипы. Ревин волчком вертелся в этой кровавой бане, каким-то чудом оберегая себя и лошадь от ударов. Шашки его извивались жадными до крови пиявицами, и, со стороны, будто бы едва касались турок. Но те падали замертво от таких прикосновений, падали, орошая землю красным. Перелом в схватке наступил. Казаки уже наседали на башибузуков по двое, по трое, а главное, уверовали в свою победу. Пленных не брали. Словно расплачиваясь за пережитый страх, рубали вся и всех, и убегающих, и спешившихся, в мольбе о пощаде закрывавших голову руками.
— Ух ты, гляди-ка, баба!..
Казаки обступили кругом невесть откуда взявшуюся турчанку, переодетую в мужскую одежду. Девушка бешено вращала коротким ятаганом, и сунувшиеся было к ней смельчаки, поспешно ретировались, зажимая на теле глубокие порезы. Похабные ухмылки, как одна смывались гримасами боли.
— Щас я ее, стерву, сыму! — кто-то вскинул карабин.
— Отставить! — Ревин выехал вперед, рассматривая неожиданного врага. Девушка была явно не чистой турчанкой, судя по всему, кровь азиатская здесь смешалась с европейской. Сама черноглазая, но из-под тюрбана ее выбивалась светлая прядка, выдавая цвет волос, для уроженицы Востока крайне нехарактерный. Да и телосложением воительница мало напоминала горную лань, походила все больше на среднерусскую красавицу. Блуждающий глаз самопроизвольно останавливался на ее выпуклостях и округлостях.
— Ротмистр Ревин. С кем имею честь?
Девушка молчала. Ревин повторил вопрос по-турецки.
— Я – Айва, дочь Сабрипаши! — смуглянка вскинула подбородок.
— Ышь ты! Паша за нее, небось, богатый бакшиш отвалит, а? — Семидверный ухмыльнулся. — Погуляем, братцы!
— Вы понимаете по-английски? Скорее всего, да… Готов побиться об заклад, лучше, чем по-турецки… Ревин не договорил, поспешив закрыться от града ударов. Видимо в словах его барышня уловила скрытый намек на любовные похождения своего папаши. Ревин, удивленно приподняв бровь, некоторое время парировал выпады, нанесенные с изрядной долей мастерства. Но, в конце концов, ятаган улетел в пыль, а девушка, шипя сквозь зубы, потирала вывернутое запястье.
— Война – не женское дело, сударыня, — Ревин вложил шашки обратно в ножны. — Бросайте вы его…. Не смею вас больше задерживать. Смуглянка не двинулась с места, не веря словам.
— Вы свободны! — повторил Ревин. — Пропустите! — велел он казакам.
— Ты пожалеешь, что меня не убил! — пообещала девушка на вполне сносном русском, и, не дожидаясь, пока офицер передумает, ошпарила коня плетью.
— Зря это, — Семидверный проводил истаявшую в предзакатном мареве фигурку злым взглядом. — Пятеро наших полегло и шостый, вона, доходит. Не довезем кубыть. Хлопцы все, как один порубаны. Зря…
Ревин поиграл желваками и рявкнул:
— Слушай меня все! Слушай и запоминай, добры казачки! Мои распоряжения не обсуждаются! В следующий раз за невыполнение приказа пристрелю на месте! Всем понятно? Вас, урядник, касается в первую очередь!..
Семидверный почернел лицом. Не оттого, что обещались пристрелить, этого он за свою службу наслушался, а оттого, что его Ревин обратился к нему на "вы", как, все равно, к какому висельнику. "Лучше бы уж в зубы дал, а то и впрямь пристрелит ведь, сатана".
— Виноват, господин ротмистр! Боле не повторится…
— Понятно!.. Понятно! — загудели казаки. — Не серчайте, ваше благородие! Подрастерялись мы малость. А про себя переговаривались:
— А наш-то, кажись, не промах! Вона, басурмана-то накосил обстоятельно, с душой…
Гром осадных орудий сотрясал землю. Полста жерл изрыгали пламя и дым, слали двухпудовые посылки. Над Ардаганом стояли черные столбы пожарищ – пристрелявшись, канониры клали плотно. Под развернутыми штандартами стояли штурмовые колонны пехоты: ждали приказа.
