— Сказал, когда возвернемся – отоспимся!
— А-а! Эт само собой!..
Непроглядная тьма вскоре рассеялась – южная ночь черна, но коротка. По предрассветной прохладе лошади бежали бодро. Рделись багрянцем вершинки сосен, обещая жаркий день, поднималось из-за горных хребтов сокрытое розовым маревом ярило. Айва скакала отдельно от сотенной колонны в гордом одиночестве. Едва рассвело и на земле стали различимы рытвины и камни, девушка распластала своего скакуна в намет и стрелой скрылась из виду. У Ревина даже мелькнула мысль, что подалась вольная пленница к своим. Но нет, Айва то и дело появлялась на виду и снова уносилась прочь.
— Отожрался овсу, буйволюка, — скалились казаки, провожая глазами ее крупного жеребца. — Жирует…
— Лошадей надо попоить, ваше высокоблагородие, — попросил Семидверный. Воротничок его мундира, плечи и ложбинка между лопатками потемнели от пота. — Пошагать бы чуток, а то горячие кони-то со скачки такой, да и парит, как в бане. Загубим, не приведи Господь… Ревин кивнул. Сотня перешла на шаг.
— Как путем вы намерены продвигаться? — с Ревиным поравнялся Вортош. Все-таки ученый ездил верхом неважно. Старался держаться слишком классически, слишком правильно, выказывая недостаток опыта. Он проскакал несколько часов в изрядном напряжении, устал, хотя старался не показывать виду. А вот его коллега сидел в седле, как в кресле, расслабленно прикрыв глаза. Ревин мог бы побиться об заклад, что в таком положении монгол ухитрялся дремать.
— Вы не находите, Вортош, что это чисто русская традиция, сначала бежать, сломя голову, а потом вдруг задуматься, собственно, куда?
— Это вам виднее, Ревин, поскольку я по национальности чех…
— Тогда не чисто русская, согласен. Ревин достал планшетку с картой, отер ладонью пыль.
— Мы сейчас вот здесь, юго-западнее Карса. Я предлагаю обойти хребет Аллахуэкбер, — Ревин прочертил пальцем полукруг, — далее на юг, миновать Олту и за Хасанкале перейти Аракс.
— А почему мы свернули с дороги на Эрзерум? Это же прямой путь!
— Прямой – не значит короткий. Уж простите мой менторский тон. На пути Зивин – хорошо укрепленная крепость. К тому же, есть сведения, что Мухтар-паша собрал большое войско. Там второго Ардагана с барабанами, знаменами и прочим шапкозакидательством не будет, можете поверить. Соваться в эту мясорубку бессмысленно, мы там просто не пройдем.
— А если обойти с востока? Там и крюк меньше.
— Смотрите. Со стороны осажденного Баязета на Эрзерум идет Тергукасов. Если он соединится с основной колонной, то для турок это означает катастрофу. Турки это понимают не хуже нас с вами и, естественно, стараются не допустить. Здесь труднодоступная местность, река Аракс и такие густые дозоры, что через них с трудом проходят даже лазутчики. Обозы за собой Тергукасов не тащил, шел налегке, поэтому его войска измотаны и обескровлены. По последним слухам, тут, у местечка Даяр, — палец полковника постучал по карте, — генерал принял бой, оставил дальнейшие попытки прорыва и повернул обратно к границе, — Ревин убрал планшетку. — У нас попросту нет другого пути… На водопой остановились у болотистого заросшего камышом озерца, оставленному, по всей видимости, идущей с гор весенней водой. Вода эта каждый из года в год кроила местность по своему усмотрению, засыпала дороги, перерезала тропы глубокими ущельями, окончательно подрывая доверие к устаревшим трехверсткам, составленным еще во времена первой турецкой компании. Ревин спешился, бросил повод подбежавшему денщику и расположился на пригорке под алычовым деревом. Вытянув гудящие ноги, ждал, пока напьются две сотни лошадей. Парило поднимавшееся к полудню солнце, заставляло липнуть к зудящему телу одежду. Казаки, скинув исподнее, влетали с гиком в воду, с наслаждением брызгались, терлись вместо мочалок пучками травы. На холм, нарушив одиночество Ревина, взбиралась Айва. Следом семенил, как преданная собачонка, ее разнузданный жеребец, тыкался настырно в руку, выпрашивая сахар.
— Сударыня! Нам нужно объясниться!
Девушка послушно присела рядом, поджав колени. Иногда она была сама кротость.
— Сударыня! — начал Ревин. — Я не знаю, что вами движет. И не знаю, что вас заставило отправиться в этот поход. Повторяю еще раз, что вашу свободу я не ограничиваю. Дайте честное слово, что не поднимете оружие против русских солдат и можете отправляться на все четыре стороны. Хоть сейчас.
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
Когда рядом никого не оставалось, девушка говорила Ревину "ты".
— Айва. Идет война. Мы будем убивать ваших соплеменников, а они будут убивать нас. Может завтра, может через полчаса. Какую роль вы себе уготовили? На чьей вы стороне?
— Ни на чьей. Я сама по себе. Мне одинаково противны и те, и эти… Ты забыл, что я наполовину сербка. Сотни лет турки режут сербов. Во мне смешалась кровь непримиримых врагов, во мне только ненависть. Ко всем! Ко всему белому свету! И даже Бога у меня два, наш Аллах и ваш Иисус… Ты не взял мою жизнь дважды. Ты не просто отпустил меня тогда, ты растоптал мою гордость. Победить тебя я не в силах. Мне остается только ждать, когда я смогу спасти твою жизнь. Поэтому прошу, не гони… Позволь мне расплатиться!..
— Хорошо, — Ревин вздохнул. — Спасайте. Только дитя вы еще, сударыня, если честно…
— А вот жалеть меня не смей! — Айва вскочила, сверкнула глазами. — А то убью!..
Порыв ветра донес звук выстрелов. Верховые из боевого охранения заворотили головами, раздумывая видно, гром ли это, или просто причудилось.
— В ружье! — не своим голосом заорал Ревин. Несколько секунд на нерешительности постовых он выгадал. Но этого было бесконечно мало, чтобы успеть выстроить сотню в боевой порядок. У пруда поднялась суматоха. Кто-то прыгал на одной ноге, не попадая в сапог, кто-то в спешке взнуздывал коня, раздирая тому рот, кто-то мчался в белых кальсонах к оружейной пирамиде. Выстрелы повторились более отчетливо и следом показался наш дозор разъезд, неся на плечах ораву всадников.
Казаки мало-помалу прибывали в строй, но больше половины отряда еще шаталось в непотребном состоянии. На сей раз, схлестнуться предстояло не с живописно одетыми башибузуками, а с низамами – регулярной турецкой конницей. Завидев в стане врага смятение, те решились на атаку с налета, нахлестывали лошадей, стремительно сокращая расстояние. Ревин навскидку оценил численность отряда сабель в полтораста. Может поменьше, но уж точно больше сотни.
— Целься! — скомандовал он и, дождавшись когда в общей массе врага станут различимы отдельные всадники, рявкнул: – Пли!
Залп особого вреда не принес: далековато было, да и пригибались турки, прятались за шеями лошадей.
— Целься! Пли! Пли!
Падали на скаку лошади, валились с седел седоки. Низамы на стрельбу не отвечали, делали ставку на внезапность и острые концы пик. Правильно, надо сказать, делали.
— Уйди, вашбродие! Затопчут! — прокричал кто-то из казаков пешему Ревину, в суматохе не успевшему сесть в седло. И тут же вся турецкая орава врубилась в казачью цепь. Замелькали кавказские "волчки", особой формы шашки, прозванные так за фигуру волка, часто вытравленную у основания лезвия. Закружились, выделывая замысловатые пируэты, кривые турецкие сабли. Низамы – конница регулярная, стоящая на жаловании. Они превосходили партизанствующих башибузуков выучкой и организацией. Но и казаки, свирепые, безудержные, поднаторевшие в схватках, рубились слаженно и смело. Ревин к шашкам не притрагивался – не сдюжить пешему против конного в фехтовании, бил из револьверов в упор. В гущу свалки не лез, правда затопчут, но от этого низамам легче не приходилось, один за другим сползали они с седел с дырками кто в темени, кто аккурат против сердца. Турецкий унтер, заметив причину изрядной убыли своего отряда, недобро ухмыльнулся и пустил коня рысью, намереваясь снять русскому полковнику голову. Ревину и без того приходилось туго, золотые его эполеты служили чем-то вроде приза, сулили богатую награду. Полковник ухитрялся на бегу перезаряжать револьверы и щедро садил с обеих рук, множа личный счет. Над головой Ревина рубанула воздух сабля, раз, другой блеснула молнией на солнце. Турецкий унтер вошел в раж. Он – опытный воин, он все равно достанет этого гяура в расшитом мундире, что петляет, как заяц, срывается в обманные перебежки, подныривает под лошадей.
