Ревин поднялся, положил атаману руку на плечо:
— Никто сюда не войдет. Ни одна живая душа. Плеханов вздохнул и перекрестился:
— Господи, на все воля твоя…
В неверном свете керосиновой лампы лежали тела. По стенам тянулись причудливые тени, усиливая сходство происходящего с театром абсурда. Кто-то стонал, кто-то уставился остекленевшими глазами в закопченный потолок. Ревин звал Йохана по имени. Но из-за импровизированной повязки – сложенной в несколько слоев марли – голос его звучал глухо. Юношу Ревин отыскал в одной из дальних комнат, в углу. Живых сгружали поближе к выходу, а здесь лежали все сплошь мертвецы. Йохан был бледен, лицо его покрылось испариной, несмотря на стужу. Ревин взвалил юношу на плечо, и, спотыкаясь о тела, понес его прочь из этого морга для живых. Выйдя на крыльцо, вдохнул с наслаждением морозный воздух и замер с немым вопросом: "Куда?" Никто с больным не пустит. Поглядел на небо, усыпанное звездным крошевом, и решительно отправился к одной из заколоченных хат. Когда Йохан очнулся, по потолку плясали отблески горящих поленьев. Постреливала, нагреваясь, печь. Шипел чайник на плите. В склонившейся над ним фигуре Йохан узнал Ревина. Прошептал слипшимися губами:
— Смысл?..
— Не знаю, как вампиры, — нескладно пошутил Ревин, — а мы многое делаем вопреки здравому смыслу.
— Слушайте, — горячо зашептал Йохан. — Может это важно… Я услышал одну историю, пока лежал в больнице. Здесь есть один мальчик. Петя… Петя… Щербаков, кажется. У него погибла вся семья. Мальчика поместили в приют. Боже, "приют"… Собрали всех сирот и заперли в одном из домов. Здоровые дети ухаживали за больными, пока сами не слегли… Из всех выжил один только Петя. Разбил окно и стал звать на помощь. Его согласилась приютить одна селянка. Опять же, как приютить… Заперла в комнате с больными родственниками, велела за ними ухаживать. Все умерли. Петя нет… Когда он стал не нужен, мальчика попросту выгнали. Где он теперь – неизвестно… Почему одни болеют, а другие нет? Вы понимаете меня? Я говорю про лекарство…
— Я понимаю… Пейте!..
В губы Йохану ткнулась резиновая трубка.
— Прекратите!.. — запротестовал юноша. — Я не стану!..
— Знаете что? Вашей иголкой чертовски трудно попасть в вену! В другой раз я не стану этого делать. Но уж, коли я проткнул себе руку, извольте уважить… Вам сейчас силы нужны! Пейте!.. Йохан некоторое время боролся с собой, а потом все же сделал глоток. Второй, третий…
— Это все?
— А сколько мне, по-вашему, надо? — разозлился Йохан. — Ведро?.. — Потом буркнул, отвернувшись к стене: – Спасибо…
Та ночь выдалась самой страшной за все время эпидемии. Поутру насчитали сто двадцать два покойника. Может, оттого что не хоронили всех за последние дни. Но уже на следующие сутки болезнь резко пошла на убыль, перевалив через свой пик. Лучше себя почувствовал и Йохан, умирать, во всяком случае, он не собирался.
Последние дни Ревин проводил одинаково: сидел у атамана Плеханова, задумчиво склонившись над столом. Перед Ревиным лежал лист бумаги с кропотливо перенесенным планом станицы, где каждый двор, каждый огород обозначался отдельным прямоугольником и имел свой номер, которому соответствовал список жильцов. По карте, от двора ко двору тянулись стрелки, показывающие ход распространения болезни. Немалых трудов стоило Ревину выстроить более-менее ясную картину из путаных показаний станичников. Добравшись к началу такой цепи, Ревин рассчитывал выяснить, как эпидемия попала в Ветлянку. Кто-то грешил на вернувшихся с войны казаков, проходивших по неблагополучным областям Турции. Кто-то на малого суслика, широко промышляемого в этих краях. Ревину такие доводы казались малоубедительными. Коротая время в невольном плену карантина, он проводил собственное расследование. Первый случай смерти от неизвестной болезни зафиксировал станичный фельдшер еще в конце сентября. Умер казак Агап Харитонов возрастом шестидесяти пяти лет. На войне он не был, суслика не ловил. В своем сбивчивом заключении фельдшер не упоминал ни полусловом нынешние симптомы чумы. Кашель, общее недомогание, боль в боку без кровохаркания. Лишь описание бубона под мышкой – характерного нарыва, позволяло положить сей летальный случай в основу большой пирамиды. В любом случае, порасспросить было уже не кого. Сам фельдшер скончался более двух месяцев назад. Ревину удалось выяснить, что накануне в Ветлянку заезжал некий торговец с товарами из Малой Азии. И якобы торговец этот продал Агапу Харитонову тканый ковер. Ниточка была слабой, но Ревин все же решил за нее потянуть, распорядившись произвести касательно заезжего торговца дознание по окрестным поволжским селениям. Вспомнили оного субъекта во многих местах. Показания сводились примерно к одному: да, был. Проезжал из Астрахани в Царицын, долго нигде не задерживался, разговоров не вел. Ревину удалось составить словесный портрет купца: молодой человек среднего роста, субтильного телосложения. Из особых примет некоторые указывали раздвоенную нижнюю губу или поперечный шрам на нижней губе. Ревин разослал в полицейские префектуры предписание: установить личность торговца и произвести его задержание. Ответ пришел неожиданно быстро. В Царицыне под означенные приметы подпадал некто Флавий Демьянов, нежданно-негаданно числившийся под надзором третьего отделения, как гражданин неблагонадежный и замеченный в посещении вольнодумных кружков. Найти Демьянова на данный момент не представлялось возможным, поскольку постоянных занятий тот не имел и проживал то у одних, то у других знакомых. Ревин незамедлительно отправил письмо Айве, находящейся в тех краях, где изложил ситуацию и попросил принять к розыску Демьянова все необходимые меры.
…Тупые ножи скребли полупустые тарелки. Коронное блюдо стола, гордость хозяйки "телятина а-ля рюш" никак не желала уступать. Вероятно потому, что приходилась ровесницей Наполеону и была сторгована на рынке со смертным боем за пять алтын. Но гости тоже подобрались не промах и слопали бы сейчас египетскую мумию, продавайся та в мясных рядах по сходной цене. Челюсти работали без устали, но без видимого эффекта, заставляя невольно задуматься, почему коров, собственно, нарекли жвачными животными. Будь эти самые гости понежнее, они, пожалуй бы, обошлись и единым кусочком бессмертной говядины, посвятив его прожевыванию всю рождественскую ночь, и размениваясь только на напитки, коих, впрочем, стояло целых два: водка и клюквенный морс, этой самой водкой разведенный, но нареченный вполне себе импозантно: вермутом. Еще на столе была представлена селедка с душком, вареная картошка, фаршированные перемерзлой щукой яйца, свиная, якобы, колбаса, купленная у калмыков, отродясь ничего кроме лошадей не державших, квашеная капуста и "салат из свежих овощей", состоящий из редьки, свеклы и постного масла.
— Сочная! — первым похвалил хозяйку поэт Скоробогатов, отправив престарелую буренку на растерзание желудку, способному переварить каленые гвозди.
— Неземной вкус! — подтвердил рабочий порта Матюковский, тоже поэт. И потянулся за графином, рассчитывая прибить непослушную говядину водкой.
— Кушайте салат, господа, — любезно отозвалась хозяйка, — его много.
