Ревин молчал.
— А теперь мы подходим к самому главному, — понизил голос Ливнев, — к пальцевым отпечаткам. Первые – собственно, ваши. А вот другие принадлежат, вы не поверите… — Ливнев вскочил и сорвал полог с гипсовой статуи, слепка, снятого с камня в глухой тайге. — Ему!.. И знаете, я отчего-то уверен, что и ваш генеральский мундир придется ему в самую пору!..
Ревин по-прежнему молчал. Едва заметная улыбка тронула его губы.
— Вы не утруждаете себя оправданиями, что ж… — Ливнев приблизился, заглянул Ревину в глаза. — Вы знаете, как это важно для меня. Прошу вас, заклинаю, скажите!.. Кто вы такой?..
Ревин вздохнул, развел большие пальцы сцепленных рук в стороны.
— Тогда, может быть, пригласим Вортоша присесть? Полагаю, ему несколько неудобно в шкафу…
— Гм, — растерялся Ливнев. — Как вы… узнали?..
Ревин отмахнулся.
— Вортош, идите сюда! Хватит играть в прятки!..
Из шкафа действительно вылез Вортош, неловко пряча за спиной револьвер.
— Ну, вот, — разочарованно протянул Ревин. — Вы что же и стрелять бы в меня стали?
— Не знаю, — Вортош выглядел смущенным. — Зависит от того, что у вас на уме…
— Пули-то хоть зарядили серебряные?
— Через одну…
Ревин, с трудом сдерживавший улыбку, не выдержал и расхохотался.
— Простите нас, голубчик, простите! — примиряюще поднял руки Ливнев. — Мы вам не раз жизнью обязаны…
— Успокойтесь, господа. Я не стану причинять вам вред. Может, оно и к лучшему, что так вышло… — Ревин помолчал, о чем-то раздумывая. — Итак, вы хотите знать, кто я?.. Что ж, извольте…
* * *
Ничего не произошло. Просто молочная рябь купола сменилась колючими ветками, а в уши ударила лесная разноголосица и шум ветра в кронах. Он не падал с километровой высоты, не ломались под тяжестью океанской толщи ребра, легкие не разъедала кислота атмосферы, и вечное пристанище в виде каменного мешка внутри какой-нибудь скалы его миновало. Где-то в невообразимой дали его тело растворилось в жидкости перебросочного ядра и появилось здесь… Как? Он невольно попытался представить мчащуюся по подпространственным каппилярам, обгоняющую свет в миллиарды раз, мозаику тканей, свою живую плоть, просеянную сквозь ячейки сита столь мелкие, что атомы по сравнению с ними казались планетами, и невообразимой сложности программу, собравшую ту мозаику воедино. На мгновение показалось, что рассудок дает сбой, тонет в черной пучине необъяснимого, неподвластного ему, но тут же, откуда-то из глубины сознания пришла отрезвляющая оплеуха, на корню оборвавшая мысль, не столько бесполезную, сколь вредную. Шеат оглядел свое анатомическое ложе, отпечатавшееся посреди каменной глыбы словно в глине, и улыбнулся. Песок ли, базальт ли, пласт ли железной руды, любой сколь угодно плотный материал, любое известное в природе вещество уступало место телу, подвергнутому переброске, при чем настолько щепетильно, что каждый торчащий на голове волос сохранял свое первоначальное положение, даже не приминаясь. Плевок галактической цивилизации достиг цели. Вопреки вероятности с нулями после запятой. Он жив. Какая к черту разница, как?
Вокруг стеной стоял лес. Был день, но светило пряталось где-то за облаками. Слегка раздражали зудящие насекомые-кровососы, но много крови они не пили, а впрыскиваемый при укусе токсин блокировала иммунная система организма. Шеат выбрал дерево повыше и позволил мышцам внести себя на самую макушку, на гребень волны бескрайнего зеленого океана крон. Что ничего, однако, кроме эстетического удовольствия не принесло – никаких ориентиров, никаких зацепок глазу. Шеат зажмурился и медленно выдохнул. Слегка давил на виски невидимый в это время суток единственный спутник. Из-за горизонта растекался тягучий низкий звон – так воспринимался сознанием магнитный полюс. Все это можно было почувствовать и так.
Не открывая глаз, Шеат ухнул головой вниз, у самой земли сдержал падение о пружинящие ветви и мягко приземлился на ноги. Тело работало послушно и точно, как отлаженный механизм. Дав волю хлеставшей через край энергии, Шеат припустил бегом и остановился лишь тогда, когда кругом стали сгущаться сумерки. Цивилизации он пока не ощущал. Воздух, настоенный на растительных испарениях, в себе запахов человека не нес. Человек всегда пахнет одинаково: дымом, металлом, сложными полимерами, радиацией. Но на обоняние Шеат полагался не слишком – научники запросто могли напутать, и планета окажется не заселенной… человеком. Признак куда более верный – отсутствие дрожащего эмоционального марева, всегда излучаемого городами разумных. У ног журчал ручей, перекатываясь через разноцветные камешки. Шеат зачерпнул пригоршню воды, прополоскал во рту. Пожалуй, определить химический состав, наличие примесей и минералов, он не мог, зато точно знал, что эту воду можно пить. Вполне годились в пищу и твердые красные ягоды, ковром покрывающие необозримые пространства. А еще некоторые виды выростов, торчащих изо мха и похожих на грибы. Наверное, это и были грибы. Почему Шеат решил, что они съедобны, он сказать не мог. Он просто это знал. Не смотря на абсолютно пустой желудок, есть не хотелось. Организм перешел на подкожные запасы и мог на таких запасах продержаться безо всякого для себя ущерба пятнадцать-семнадцать местных суток. Вообще, мог бы, конечно, и больше, но уже с определенного рода последствиями разной степени неприятности. Шеат машинально пошевелил языком и с мрачным удовлетворением обнаружил обнажившийся на зубе давнишний скол. Переброска отторгла материал, выращенный на основе его, Шеата, живых клеток. Пломба осталась где-то там, в фильтрах перебросочной кабины вместе с грязью из-под ногтей, впрыснутыми в кровь подготавливающими препаратами, шлаками и непереваренными остатками пищи. Через лазейку в пространстве могло просочиться только тело в его первозданном виде.
Зверя Шеат обнаружил раньше, чем тот учуял человека. В том, что перед ним именно лишенное разума животное, Шеат не сомневался. Он мог бы избежать встречи, но захотел познакомиться поближе. Крупный четырехлапый хищник, покрытый жесткой бурой шерстью, был голоден. Влажные ноздри его подрагивали, пробуя воздух на вкус, с желтых в палец длиной клыков тянулась ниточка слюны – добыча казалась близкой и доступной. Страха Шеат не испытывал. Если говорить отвлеченно, то страха Шеат не испытывал вообще. Боязнь чего-либо – неотъемлемое свойство здравомыслящего человека, заменяла концентрация внимания на раздражающие обстоятельства. Чем выше степень угрозы, тем больше ресурсов требовала ее ликвидация. Шеат послал предельно простую ментограмму: "Я сильнее. Уходи!"
Зверь на мгновение замер, поворотил морду в нерешительности и присел, чувствуя смутную опасность. Но голод все же взял свое, хищник оскалился и ринулся в атаку, видя перед собой только теплое, трепещущее в конвульсиях мясо… Человек легко, с несвойственной человеку скоростью уклонился от когтей и с такой силой всадил кулак мохнатый в бок, что пробил грудную клетку, заставив осколок сломанного ударом ребра проткнуть сердце. Зверь пробежал по инерции несколько шагов и свалился навзничь. Из пасти и ушей его хлынула кровь. Шеату не составило бы труда руками содрать с туши шкуру, чтобы укрываться от ночного холода. Но, поразмыслив, он решил оставить шубу владельцу. Пока не замерзала вода, нужды в этом не было. Если бы речь шла о выживании, Шеат выпил бы сейчас теплую кровь, съел печень и натерся бы с головы до ног салом, сохраняющим тепло. В конце концов, если переход сквозь огромный лес затянется, Шеат надеялся найти таких полезных и неопасных тварей еще.
