Вероятно, юноша еще долго разглядывал бы диковинного истукана, силясь понять, кем и для чего было затрачено столько труда и как должен выглядеть этот колосс в полный рост, если бы первые крупные капли дождя не начали шлепаться в болото, поднимая фонтанчики ржавой грязи. Вздрогнув, Эврих взялся за весло, сознавая, что дождь может сильно осложнить его положение. На миг ему даже пришла в голову мысль повернуть, пока не поздно, к берегу, но он отбросил ее как недостойную и сильнее заработал веслом.
По словам Бамано, Ржавое болото можно было пересечь за день, если плыть от места впадения в него Фадуль строго на юг. Это был кратчайший путь через топь, и Эврих опасался, что если из-за дождя он потеряет верное направление, то может проблуждать по рыжей мертвой пустыне не одни сутки, ибо границы ее с запада и востока ни на одной карте обозначены не были. Между тем ему совсем не улыбалось застрять тут на ночь, ибо, сколь ни добротно была сработана пирога, некоторое количество воды она все же пропускала. Каждую ночь, вытаскивая ее на берег, он по совету траоре промазывал прохудившиеся швы разогретой над костром смолой и имел возможность убедиться, что пирога эта, сделанная для рыбалки на Мвализури, на подобные путешествия рассчитана не была.
Оставив позади длинноголового птицечеловека, юноша продолжал налегать на весла, чувствуя, как все чаще шлепают по его плечам увесистые дождевые капли. Подул ветер, поверхность Ржавого болота покрылась рябью, низкие, набухшие от влаги тучи медленно поползли по небу, на котором по-прежнему не было видно ни одного просвета.
— Ай-ай-ай! — пробормотал Эврих, кусая губы и мысленно кляня вечное свое невезение. — Что-то будет, чует мое сердце…
И, словно в ответ на эти слова, где-то в вышине грохнуло тяжко и страшно. Рухнула на землю стена дождя, заволновалось Ржавое болото, зачавкало мерзостно, и юноша, стиснув зубы, вновь изо всех сил заработал веслом…
Он греб, не зная устали, а дождь лил и лил, и сквозь водяную завесу его в хмуром свете серого дня все труднее становилось различать безопасные протоки. После того как пирога два-три раза ткнулась носом в не замеченные юношей островки, на дне ее начала плескаться вода, и Эврих впервые подумал, что может и не добраться до берега. Он еще яростнее стал загребать веслом, поражаясь тому, как быстро гаснет дневной свет. Полыхнула ядовито-желтая молния, выхватив из сумрака чудовищную морду еще одного каменного изваяния. Эвриху показалось, что остроухая, кошкоподобная образина хохочет над ним, и, когда прямо над его головой грянул оглушительный раскат грома, он едва не выронил весло.
Молнии одна за другой раскалывали небо огненными трезубцами, гром грохотал снова и снова, но мысль о том, что промедление может стоить жизни, заставила юношу, забыв обо всем на свете, грести и грести, не обращая внимания ни на буйство стихии, ни на страшные оскалы древних истуканов. Он должен был во что бы то ни стало достичь берега до наступления темноты, теперь уже было совершенно ясно, что грядущую ночь пирога на плаву не продержится. И потому он продолжал грести из последних сил, не давая пощады вздувшимся на руках мозолям, вопреки ломоте в спине и начавшим подрагивать ногам, мысленно молясь лишь об одном: только бы не сбиться с намеченного курса.
Эврих работал как каторжный, и, когда счет времени был уже окончательно потерян и надежда покинула его, он, стряхивая заливавшую глаза воду, вдруг заметил, что в тучах появился крохотный просвет. Жаркие молитвы его, к помощи которых прибегал он куда как нечасто, были услышаны, дождь пошел на убыль. Без сил опустившись на дно пироги, юноша принялся вычерпывать из нее воду, ожидая, что хоть один луч солнца сумеет прорваться сквозь тучи и поможет ему сориентироваться. Но солнце так и не появилось, а вместо него, к несказанной своей радости, Эврих увидел сквозь поредевшую пелену дождя вершины далеких скал. Они находились прямо перед ним, и, значит, с курса он каким-то чудом не сбился. Оставалось собрать силы и гнать пирогу вперед, пока она не уткнется в берег, но теперь, когда цель была видна, совершить этот переход представлялось Эвриху пустячным делом.
20
Выспавшись под прикрытием скалы, Узитави с первыми солнечными лучами была уже на ногах. Найденное вчера утром убежище уберегло их с Тагом от грозы, а вынужденное бездействие позволило обдумать результаты путешествия на север и прийти к выводу, что настал момент возвращаться в пещерный поселок. Наам не пожелал снизойти к ней в долине Каменных Богов и не посетил ее на берегу Ржавого моря. Надеждам девушки не суждено было сбыться, рыжие топи преградили ей путь, и оставаться здесь дольше не имело никакого смысла.
Навьючив Тага двумя мешками с провизией и снаряжением, Узитави вооружилась копьем и двинулась вдоль берега Ржавого моря, рассчитывая найти впадавший в него ручей, поднимаясь по течению которого она могла бы облегчить себе обратный путь и разжиться свежей рыбой. Однако, взобравшись на каменистую гряду, девушка обнаружила не ручей, а лежащего ничком человека, неподалеку от которого из рыжей воды выглядывали нос и корма затонувшей близ самого берега пироги. Вид переплывшего Ржавое море мужчины ошеломил Узитави и заставил серьезно призадуматься. Никогда еще к мибу не приходили люди с севера, и она не склонна была считать, что наткнулась на этого человека случайно. Вероятнее всего, он послан ей Наамом в ответ на ее страстные призывы. А может… Может, это древние боги здешних мест послали ей этого мужчину? Быть может, они расценили ее приход в долину Каменных Богов как паломничество к ним, и это знак того, что они услышали мольбы Супруги Наама? Как бы то ни было, мужчина этот очутился тут и попался ей на глаза конечно же неспроста, и, надо думать, все прояснится, как только он очнется ото сна…
Рассуждая подобным образом, Узитави свистом подозвала Тага и начала спускаться к распростертому на камнях человеку. Чем ближе она подходила, тем больше убеждалась, что тот и в самом деле выглядит странно, и странность эта подкрепила ее уверенность в том, что без того или иного божества здесь явно не обошлось. Даже под слоем покрывавшей юношу грязи было видно, что волосы у него изумительного, невиданного среди мибу, нундожу, рахисов и пепонго золотого цвета. Руки и ноги светлые и, если бы не загар, были бы вовсе белыми. Чудная матерчатая рубаха, доходящая до середины бедер, украшена у ворота и подола красно-коричневым орнаментом, в здешних местах неизвестным, а пристегнутый к поясу меч в ножнах говорит о том, что юноша этот прошел обряд посвящения в воины.
Впрочем, кем бы ни был этот человек, встреча с ним служит достойным завершением похода, решила Узитави и, опустившись на корточки неподалеку от спящего, начала вытаскивать из снятого с Тага мешка нехитрую снедь, которая должна была расположить к ней посланца богов. Если же это обычный бродяга, то, завидев татуировку Супруги Наама, он бросится в бега, и она позавтракает, как обычно, в гордом одиночестве. В любом случае торопиться ей некуда, поиски ручья можно продолжить и после завтрака, а рыбу она еще успеет поесть.
Девушка развязала полупустой мех с водой, разложила на плоском камне кусочки вяленого и жареного, изрядно засохшего уже мяса, пару диких круглых дынь, превосходно утоляющих жажду, пучок водяного лука, и пригоршню съедобных корешков. Ей очень хотелось, чтобы юноша этот был посланцем богов, все равно, Наама или тех, чей странный облик увековечили в камне жившие некогда в этих местах люди, и Узитави, подождав некоторое время, не в силах сдержать любопытство, требовательно постучала древком копья об уставленный снедью камень. Объедавший чуть поодаль колючки Таг поднял голову и укоризненно посмотрел на девушку, но той было в этот момент решительно не до него.
