— Агеробарб, соединим наши усилия. Мне одному не остановить эту нежить, — отчетливо прозвучал в безнадежной тишине голос Тразия Пэта.
Хрис попятился к шатру, у входа в который все еще стояла Вивилана. Эврих повалил на землю бьющуюся в истерике Узитави, желавшую во что бы то ни стало разделить участь своего четвероногого друга. Хономер, отшвырнув меч, осенил Серый Ужас знаком Разделенного Круга и запел молитву Богам-Близнецам, а Тразий Пэт, вцепившись в плечи Агеробарба, заставил мага поднять зажатый в вытянутых руках посох на уровень груди и нацелить его в похожее на переплетение сизо-дымных червей облако.
— Визгу от свиньи много, а шерсти нет… — бормотал Хрис, мысли которого почему-то упорно крутились вокруг бело-молочного быка: какой боец был и как сгинул бездарно! Вот вам и Серый Ужас, и белый бык. — Визгу от свиньи много, а…
— Давай! — взвыл нечеловеческим голосом Тразий, когда студенистые щупальца устремились к людям. Сорвавшийся с посоха Агеробарба огненный сгусток ударил в пучащееся дымное тело диковинного монстра, и тот содрогнулся, судорожно втягивая опавшие руки-крылья.
— Круши!
Новый, похожий на шаровую молнию сгусток огня ударил в серую тушу, и люди невольно схватились за уши, присели от неслышимого, но пронзительно-болезненного, раздирающего мозг крика чудовищной твари.
— Бей!
Неслышимый крик повторился, и Хрис, рухнув на колени, охватил раскалывающуюся от боли голову руками.
— Ага! Визгу много, а шерсти — тьфу?.. — шипел он, не слыша себя, но видя, как все новые и новые огненные сгустки погружаются в тело Серого Ужаса, как корчатся туманные не то змеи, не то кишки, не то черви, не то струи. Разваливаются, распадаются, истаивают…
— Ага!.. — хрипел он безголосо и торжествующе, каким-то образом ощущая, что никакого чуда в происходящем нет. Просто Тразий, собрав у всех, кто еще остался в живых, силы, вкладывает их в страшный посох Агеробарба, и это их жизнь, их кровь, их уходящее дыхание кромсает и рвет на части серую тварь, пришедшую в этот мир откуда-то из запределья, чтобы жрать, жрать, жрать и снова жрать все живое, что попадается ей на пути.
— Так жри же, пока не разорвет тебя, нежить поганая!.. — рычал Хрис, не разжимая губ. Ему не жаль было своей, утекающей по капле жизни, пугало другое: а вдруг не хватит ее, чтобы покончить с этой нежитью? Он не испытывал к ней ненависти, она не была врагом или хищником. Он чувствовал, что издыхающее это создание чем-то сродни болезни, страшному моровому поветрию, которое невозможно ненавидеть из-за его безличности, но уничтожать надобно столь же безжалостно и безоглядно.
«Ах да, мор… Глаз Дракона…» — пронеслось в угасающем сознании Странника, и разлившаяся было перед глазами темень начала сереть и отступать. Пока есть второй Глаз Дракона и миру грозит новый мор, умирать нельзя… Как-нибудь надо ухитриться выжить и скрыть его от жрецов. А если они все же прознают о Глазе, обязательно поговорить с Тразием, коли тот уцелеет…
25
Диковинные сны начали сниться Эвриху с первых же дней пребывания в долине Нгуруве, и объяснений этому могло быть несколько. Первой пришла ему в голову мысль, что это результат встречи с Серым Ужасом: существо, пришедшее, по мнению Тразия Пэта, из-за Врат Миров, из какой-то иной Реальности, неким образом воздействовавшим на мозг своих жертв даже на значительном расстоянии. Если Вивилану после столкновения с Серым Ужасом стали терзать страшные головные боли, а Узитави полностью утратила вкус к любовным утехам, то почему бы ему не начать видеть небывало четкие и подробные сны?
Второй причиной могли быть сами Врата Миров, хотя что это за Врата, юноша так до конца и не понял, а расспросить Тразия поподробнее не представилось случая — на следующий день после сражения с Серым Ужасом жрецы, спрятав лодку в прибрежных зарослях, отправились на поиски святилища Наама, и на многие вопросы Эврих не успел получить ответов. Впрочем, Ученики Богов-Близнецов особой разговорчивостью не отличались, и даже если бы совместное плавание продолжалось, еще неизвестно, взяли бы они на себя труд удовлетворить вполне естественное любопытство юноши.
Из слов Тразия явствовало, что, помимо Верхнего и Нижнего миров, существует еще множество других Реальностей, которые, подобно сходящимся к оси спицам колеса, соприкасаются с Вратами Миров — сравнение, разумеется, неверное даже по сути своей, но лучшего молодой маг с ходу придумать не мог. Если верить Тразию, маги, при определенных обстоятельствах, могли попасть в точку слияния или, лучше сказать, касания Реальностей — к Вратам Миров — из любого места. Простые смертные очутиться на перекрестке Реальностей не имели никаких шансов, однако взаимопроникновение миров, а точнее, их взаимопросачивание каким-то непостижимым образом все же происходило в точках, где они ближе всего примыкали друг к другу. И такой именно, весьма крупной по человеческим меркам, точкой была западная оконечность Мономатаны. Как осуществлялось это проникновение, Эврих так и не уяснил, но почему-то сразу поверил Тразию, утверждавшему, что Серый Ужас проник сюда из какого-то иного, непредставимого мира. Поверить в это ему помогли воспоминания о черных истуканах Ржавого болота и храмах, стоящих в долине Каменных Богов. Быть может, и вера мибу в Божественного Дракона, и сам Глаз Дракона, и дивное растение хуб-кубава, семена и луковицы которого они уже несколько дней собирали в долине Нгуруве, тоже были каким-то образом связаны с Вратами Миров, и тогда появление невообразимо ярких и правдоподобных сновидений также следовало приписать влиянию иных Реальностей.
Третьей, наиболее достоверной причиной посещавших Эвриха видений мог быть магический талисман, называемый Глазом Дракона. В свете рассказа о подслушанном Вивиланой у шатра жрецов разговоре юноша готов был признать, что именно чудесному Оку он обязан странным, а порой и страшным снам, которые ему очень не хотелось считать пророческими. В то же время известная внутренняя связность в них, безусловно, присутствовала, и это, пожалуй, больше всего настораживало и пугало Эвриха.
Одни сны, несмотря на полную свою правдоподобность, забывались довольно быстро, другие, напротив, подобно глубоко загнанному в доску гвоздю, крепко сидели в памяти. Таким вот, упорно не желавшим забываться, был, например, сон о незнакомом северном городе, где Эвриха не то выставляли на суд, не то показызали охочей до зрелищ толпе, как какое-то заморское диво. Причем любопытно, что на дощатом помосте, возведенном посреди площади, украшенной бронзовой скульптурой Морского Хозяина, рядом с ним оказался почему-то брат Хономер и еще несколько Учеников Богов-Близнецов. Хономер пылко произносил какую-то удивительно долгую, незапоминающуюся речь, к концу которой Эврих, прижимавший к груди несколько толстых растрепанных книг, понял, что сказанное жрецом ставит его вне закона и предвещает крупные неприятности. Сердце юноши сжалось от тягостного предчувствия, но о нем после речи жреца словно забыли. Внимание собравшихся на площади привлекли облаченный в двухцветную броню верзила в кованой маске и светловолосый парень в тяжелой, сработанной северными мастерами кольчуге. Обнажив мечи, они начали драться прямо перед Эврихом, однако бой их больше походил на искусное представление, устроенное на потеху толпе и сидевшей в резном деревянном кресле девушке, судя по всему, правительнице города. Глядя снизу вверх на скакавших по помосту поединщиков, окруженная чудно наряженными стражниками, девушка эта, похоже, принимала потешную схватку за чистую монету, и от этого Эвриху было нестерпимо грустно.
