Не мешкая, Ниилит понеслась по коридору, освещенному крохотными, разве что два кулака просунуть, окошками; дернула одну дверь, другую — и очутилась в низкой, застланной циновками и коврами комнате. Успела заметить в глубине ее какую-то неподвижно сидящую фигуру, и в этот миг чьи то сильные руки вцепились в плечи девушки.
— Попалась! — воскликнул Шарух, сдавливая пальцами горло Ниидит. — Не трепыхайся, а то придушу!
— Кто это ко мне пожаловал? И почему ты хочешь ее придушить? — произнес сварливый старческий голос.
— Это новая рабыня хозяина. Надумала сбежать, да, видно, ошиблась дверью, — без запинки доложил Шарух.
— Новая рабыня? Подведи-ка ее сюда! — приказала огромная, закутанная в ворох темных одежд старуха.
— Га-Пай, что тебе за дело до рабыни хозяина? Он сам накажет ее за то, что она нарушила твой покой.
— Делай, что тебе говорят, и помалкивай! — отрезала старуха. — С каких это пор мой сын так разбогател, что может покупать себе рабынь без моего ведома?
Пробормотав ругательство, Шарух подтолкнул Ниилит к старухе и швырнул на циновку перед низким столиком, на котором стоял кувшин с вином, серебряная, покрытая изящной чеканкой чаша и лежало несколько свитков, придавленных редкой красоты раковинами.
— Ступай и жди за дверью. Я поговорю с ней, а потом кликну тебя, — бросила старуха не глядя на раба.
— Но, Га-Пай…
— Поди с глаз, кобылье отродье, пока я не взялась за кнут!
Не поднимаясь с колен, Ниилит окинула взглядом комнату. Несмотря на то, что Шарух едва не придушил ее, она сообразила, что оказалась у ног настоящей хозяйки дома, распоряжавшейся, судя по лежащим перед ней свиткам, как рабами, так и своим краснолицым сыном, отведя ему роль подотчетного во всех отношениях управляющего делами. Расположенное над головой старухи узкое оконце давало мало света, и девушка не могла как следует разглядеть Га-Пай, но само имя ее сказало ей о многом.
Благодаря беседам с Зелхатом, Ниилит знала, что некогда Саккарем был захвачен аррантами, владычество которых, впрочем, было не слишком обременительным. Взимая небольшую дань, они не пытались ни обратить саккаремцев в свою веру, ни привить им свои обычаи. Гарнизоны их, стоявшие в ряде приморских городов, озабочены были, в основном, охраной ведущих в Саккареме торговые дела соотечественников и крайне редко вмешивались во внутреннюю жизнь страны. Шад Саккарема и наместники его в больших городах должны были, правда, прежде чем вступить на престол или во владение теми или иными землями, получить одобрение Высочайшего Кворума Аррантиады, но не было, кажется, случая, чтобы заморские захватчики воспрепятствовали, по крайней мере внешне, тому, что считалось в Саккареме законным ходом вещей, и не одобрили бы того, что было предложено им на утверждение.
Однако плодороднейшие земли Саккарема привлекали не только аррантов, но и других завоевателей, из вторжений которых самым страшным было нашествие меорэ — морских людей, чьи земли, по воле Богини, в пламени проснувшихся внезапно вулканов, стали уходить под воду. Подобно крабам, раз в год выходящим на сушу и уничтожающим все живое на своем пути, меорэ, подогнав свои бесчисленные тростниковые лодки к известняковым утесам, которыми обрывалась в море Вечная Степь, прошли по Саккарему и Халисуну, сея смерть и опустошение. Именно они стронули с насиженных мест десятки, сотни тысяч людей, принадлежащих к разным племенам и народам, и те, устрашенные слухами об их жестокости, устремились на север, словно воды разлившегося Сиронга. Именно вторжение меорэ послужило началом Последней войны, но поскольку неуемную ярость, отвагу и желание их завладеть новыми землями взамен поглощенных морем нельзя было даже сравнить с количеством морских людей, за два-три поколения они едва ли не бесследно растворились среди покоренных ими народов, утратив веру в своих Богов, обычаи и память о родине. От меорэ остались кое-какие легенды и странные имена, смысл которых, так же как и язык, на котором говорили морские люди, был почти полностью позабыт. Га-Пай, безусловно, было одним из имен меорэ, о том, что предки старухи принадлежали к морскому народу, свидетельствовало и ее главенство в доме. Ведь, согласно легендам, вождями многих кланов меорэ были женщины, проявлявшие в делах мира и войны храбрость и мудрость ничуть не меньшую, а порой и большую, поверить во что, разумеется, было совершенно невозможно, чем мужчины…
— Ну расскажи-ка мне, когда и где мой сын сподобился тебя купить? Дорого ли заплатил, и почему ты носишься по дому, врываясь туда, где быть тебе не положено? — сварливо поинтересовалась старуха.
Не умея складно лгать и не видя в этом особой корысти, Ниилит поведала Га-Пай о том, как Богиня привела ее в этот дом. Старуха слушала девушку не перебивая, а та разглядывала сидящую перед ней на высоких, набитых душистыми травами подушках наследницу великих завоевателей. Красно-коричневая кожа Га-Пай была несколько темнее, чем у ее сына; крупный, нависающий над тонкими губами нос придавал широкому лицу значимость, а глубокие морщины, разбегавшиеся от слегка вывернутых ноздрей, напоминали плохо зарубцевавшиеся шрамы. Красивым это лицо назвать было нельзя, но что-то величественное в нем определенно было, и Ниилит подумала, что сидящей перед ней старухе больше пристало бы острожить огромных рыбин, тащить неподъемные от обильного улова сети или хотя бы вышвыривать из кабаков чересчур шумных и драчливых посетителей, чем разбираться в счетах…
— Значит, сын мой тебя не покупал, а нашел в винном подвале? — удовлетворенно прогудела Га-Пай. — На вид находка недурна, да и говоришь ты не как дура. Старшему моему сыну такую подстилку иметь, пожалуй, жирновато будет. А в Чирахе этой самой твоей за тебя, говоришь, выкуп могут дать? Могут… О Зелхате я слыхала, в раз ни в раз, а деньжат он подсобрать может…
Га-Пай продолжала бормотать что-то себе под нос, нисколько не интересуясь тем, слушает ее Ниилит или нет. Бормотание это несколько смутило, но в то же время и обрадовало девушку. Разобрала и поняла она далеко не все, но главное уловила. Старуха не собирается отдавать ее краснолицему, а строит относительно нее какие-то далеко идущие планы.
Неожиданно дверь позади девушки распахнулась, и в комнату вместе с Шарухом ввалились приставленный сторожить ее раб и Краснолицый.
— Мать, ты уже потешила свое любопытство? Могу я увести мою рабыню? — спросил он с раздражением, делая упор на последних словах.
— И да и нет, — отвечала старуха, прихлебывая из серебряной чаши. — Я удовлетворила свое любопытство и решила, что ты не можешь называть своей рабыню, обнаруженную тобой в подвале моего дома. Когда я решу, как с ней поступить, ты сможешь отвести мою рабыню, куда мною будет велено.
Лицо сына Га-Пай сравнялось цветом с кожей старухи, и Ниилит испугалась, как бы он не кинулся с кулаками на свою властолюбивую родительницу. Рот его дергался, в глазах плескала ненависть, но длилось это недолго. В один миг перестав быть грозным хозяином, краснолицый превратился в покорного сына и сухо произнес:
— Как скажешь, мать.
