Ну да Великий Дух с ними, пусть ждут, авось чего и дождутся, решил аррант. И женщины дождались, когда он, покашляв и поерзав, запел, довольно неуклюже подыгрывая себе на четырехструнной дибуле:
Если зверем себя ощутил затравленным,
Если нож над тобою занес сосед,
В путь спеши. Ускачи, уползи окровавленный, —
Кроме бегства, иного спасения нет.
Если все отвернулись без сожаления
И друзья поверили в злой навет,
Кров и скот оставь, отринув сомнения, —
Кроме бегства, иного спасения нет.
Если прячет свой взгляд от тебя любимая,
Если холоден глаз ее ясных свет
И возникла меж вами стена незримая, —
Кроме бегства, иного спасения нет.
Если дело твое тебе опротивело
И душу продашь за горстку монет,
Все бросай, пока очи стыдом не выело, —
Кроме бегства, иного спасения нет.
Если вера мертва и земля качается,
Если злоба замедлила ход планет,
Значит, время твое в этом мире кончается, —
Кроме бегства, иного спасения нет.
Если тьма объяла тебя беспросветная
И на бездны край загнала беда,
Может сбыться одна надежда, заветная, —
Верхний мир пред тобой распахнет Врата…
Серая, набухшая от дождей степь казалась смертельно занедужившей. Полегли высокие голубые травы, под низким холодным небом мертво поблескивали изгадившие землю солончаковые озерца, на берегах которых не росло ни мхов, ни колючек. Объезжать разлившиеся эти, мелкие, едва скрывавшие лошадиные бабки озерца было так же немыслимо, как искать тропки между низкорослыми кустами тальника, пробираясь сквозь которые мгновенно вымокали и кони, и люди. Горькая вода плескалась под копытами, чавкала грязь, забрызгивая и без того мокрых и озлобленных всадников.
По телу Эвриха пробегала неудержимая дрожь, ноги с непривычки тянули судороги. Степнячки тоже понуро горбились в седлах, прятали замерзшие пальцы в рукава халатов, кутались в тяжелые плащи, толстая ткань которых к вечеру набухала от влаги и уже не согревала, а холодила, давила на плечи не хуже металлических доспехов. Лошади заморенно фыркали, потеряв остатки своей невеликой прыти, и выглядели настоящими клячами. Верно Кари сказала: дрянь были лошади, если после дневного перехода чуть на ногах держались. А ветер, пришедший на смену дождю, все дул и дул, разносил по унылому, в грязных потеках небу рваные тучи, разметывал стаи призывно перекликавшихся птиц, спешивших в теплые края.
Утешало одно: пустынна была Вечная Степь. Так пустынна и неприютна, что, кажется, хоть всю жизнь скачи — не встретишь ни зверя, ни человека. Все живое попряталось, и не для кого было подновлять растекшийся по лицу грим, да и не нуждались в нем больше ни женщины, ни сам аррант, приложивший поутру немало усилий, чтобы неузнаваемо изменить внешность своих спутниц. Ой-е! — как любят говорить эти степнячки, теперь их и без его ухищрений красавицами не назовешь, а ведь родились здесь и вроде должны были попривыкнуть к мерзопакостной тутошней погоде, столь гадостной, что ее мало непогодой назвать, с чем ни сравнивай. О Всеблагой Отец, о Боги-Близнецы, чтимые в трех мирах, Мудрый Храмн, Мать Всего Сущего и Боги Небесной Горы! За что забросили в край сей поганый и препаскуднейший!
Есть на свете места пакостные, но такого тоскливого видеть еще не доводилось!..
Эврих ощупал локтем сумку с рукописью и со злорадством представил, какими словами будет описывать эту треклятую степь — истинное обиталище Хегга на земле! Потом подумал, что забавно было бы записать, пока свеж в памяти, вчерашний разговор с женщинами, завязавшийся после того, как спел он им наспех переведенное стихотворение Эскилара о Вратах.
Переведено и спето было преотвратно, чего уж тут скромничать, но, как это ни странно, слушательниц задело за живое. И сначала Алиар, не питавшая к нему, в отличие от Кари, ни тени неприязни, а потом и Тайтэки принялись расспрашивать его о Верхнем мире. Говорить о нем, разумеется, не следовало — такого мнения, и не без веских причин, придерживались едва ли не все высокоученые мужи блистательного Силиона, и обычно Эврих языку волю не давал. Но на этот раз, то ли допек его бесконечный дождь, то ли дивная женская логика в самое сердце уязвила, то ли просто захотелось утешить Нитэки сказкой о солнечном крае, населенном совеем непохожими на здешних людьми, однако ж начал он рассказывать о Верхней Аррантиаде, да сам и увлекся. Здорово, видно, стосковался по родной стороне. А может, еще и уесть хотел, ненавязчиво этак намекнуть, что парящий в небе орел видит больше ползущего среди трав жука. Глупо, конечно, — какой из него орел? Разве от того, что человек больше стран видел или больше ученых книг прочел, становится он лучше? Если бы так на самом деле было, брат Хономер давно бы уже сделался образцом добродетели и не пришлось бы некоему злосчастному арранту по этой беспросветно-унылой степи тащиться.
Впрочем, может, и наговаривает он на себя — водится за ним такой грех. Просили женщины рассказать, вот и помог им скоротать вечер своими байками о земле, где молочные реки меж кисельных берегов текут. Почему бы, спрашивается, было и не рассказать, коли собирались они наутро расстаться и во зло сказанное им никому использовать не могли? Смел ли он предположить, что от баек его забавных Тайтэки разрыдается, Алиар молча забьется в темный угол, а Кари будет с горящими глазами умолять рассказывать еще и еще? Нет. Рассчитывал только, что заснет Нитэки у него на руках и будет счастливо улыбаться во сне, — как оно, кстати сказать, и вышло. Но ведь для нее и старался! Об остальных-то что думать? Дождь почти прекратился, расстанутся завтра, и слава Богам Покровителям и Великому Духу ихнему, что до сей поры сонного не зарезали или с башни не скинули, как попервоначалу собирались.
Утром, однако, будучи разбуженным Кари ни свет ни заря, Эврих вынужден был убедиться, что речи его принесли самые неожиданные плоды.
— Собирайся, поедешь с нами. Вчера я была не права — лошадью нам от тебя откупиться не удастся.
— Нет, почему же? Очень даже удастся. Если купленная тобой кляча в силах нести седока, то она, безусловно, стоит трех прелестных, но не слишком разумных женщин, — проворчал аррант, разлепляя кое-как веки.
— Ты еще и подшучивать над нами вздумал? — насупилась Кари.
— В грустное время процветает шутка, — ответствовал Эврих, дивясь тому, что вчера эта девушка слушала его как пророка, а ныне опять готова чуть ли не ножик между ребер воткнуть. Хегг бы побрал этого Канахара, если это он превратил ее в такую злючку. — Зря ты на меня так смотришь — рогами солнце не проткнешь! Не собираюсь я с вами никуда ехать!
Говоря это, он был уверен, что теперь женщины непременно потащат его с собой, даже если для этого им придется накинуть ему аркан на шею. Собственно, еще мечась в бреду, он знал: придется ему ехать с ними, никуда от судьбы не денешься. Ну хоть совесть не будет грызть за то, что бросил беспомощных женщин в чистом поле. Интересно, к какому способу они прибегнут, чтобы заставить его сопровождать их?..
