— Однако, если бы подарок пришелся тебе по душе, ты совладал бы с бешеным темпераментом своей служанки? — спросила Энеруги тоном ниже. — Скажи, какой тип женщин тебе больше нравится, и я позабочусь, чтобы мой новый подарок соответствовал твоему взыскательному вкусу.
— Боюсь, это будет не так-то легко сделать. Во-первых, я ненавижу доносчиц. Во-вторых, предпочитаю женщин со светлой кожей. Невысоких, с серо-зелеными глазами и не слишком роскошными формами. В-третьих… Впрочем, если Хозяину Степи будет угодно взглянуть, я лучше покажу ему свой идеал. — Батар потянул за цепочку, вытащил из-за пазухи маленький круглый медальон и с поклоном протянул его Энеруги.
Девушка поднесла костяную пластинку к глазам и некоторое время разглядывала свой собственный портрет. Косторез не льстил ей, и, если не считать длинных густых волос, то же самое лицо она ежедневно видела в зеркале. С той лишь разницей, что смотреться в обрамленное чудесными самоцветами серебряное зеркало не доставляло ей ни малейшего удовольствия, а созерцать выточенный из бело-розовой кости портрет было тревожно, радостно и немножко страшновато. Страшновато от того, что ваятель словно заглянул ей в душу, заглянул и обнаружил в ней нечто такое, о чем и сама она до этого мгновения не подозревала…
— Как ты сумел?.. — Энеруги слабо, беспомощно улыбнулась, затем лицо ее исказила болезненная гримаса, и она, не терпящим возражений голосом Хозяина Степи, спросила: — Резцы с тобой? Немедленно уничтожь этот медальон.
Батар скрипнул зубами. Вероятно, он все же был не прав, представляя Энеруги несчастной, забитой и беспомощной жертвой. Было в ней что-то и от палача, иначе не смогла бы она выжить в этом проклятом дворце! Может быть, зря он проявил слабость и не воспользовался переданным ему Сюргом ядом? Даже если она и была куклой в руках Имаэро и иже с ним, кукла эта прекрасно разучила роль Хозяина Степи и способна была причинить людям не меньше зла, чем настоящий, преисполненный завоевательских планов Хурманчак…
— Имаэро полагает, что ты догадался, кто такой Энеруги Хурманчак, но, пока у тебя хватает ума молчать, он не станет портить тебе жизнь. Отослав рабыню, которая должна была подтвердить, что тебе можно верить, ты возбудил у него подозрение. Если же кто-нибудь увидит этот портрет… Уничтожь его здесь, на моих глазах, и впредь не смей вырезать ничего подобного. Надеюсь, ты никому его не показывал? — Губы Хурманчака сжались в прямую линию, и Батар безмолвно принял протянутый ему медальон.
Прошло некоторое время, прежде чем склонившийся над столом косторез разогнул спину и бесцветным голосом произнес:
— Желание Хозяина Степи исполнено.
— Тебе удалось уничтожить изображение так быстро? — недоверчиво щурясь, Хурманчак сделал шаг к столу.
— Чтобы превратить идеал в ничто, достаточно нескольких мгновений. Чуть тронуть резцом нос, губы, и портрет утратит всякое сходство. Хозяину Степи не о чем беспокоиться, — сухо ответил Батар. — Даже неумеха за один день способен испортить то, что тысячи искусников сто лет создавали.
— У тебя странный вкус… Твой идеал далек от совершенства, — медленно сказала Энеруги, стараясь не встречаться глазами с косторезом. — Но… Я поговорю с Имаэро, и надеюсь, мне удастся убедить его не посылать тебе больше подарков, которые ты все равно не в состоянии оценить. Довольно, впрочем, толковать о вкусах! Как говорят, у каждого свой, а у осла — ослиный. Ты обещал принести Мне эскизы ширм. Где они?
— Здесь. — Батар извлек из сумки папку с рисунками и начал раскладывать их на столе перед Хозяином Степи.
— О, какая прелесть! — воскликнула Энерущ, склоняясь над эскизами. — Твой вкус изменяет тебе только в выборе любовниц, в остальном же он, на мой взгляд, безупречен.
— Разве я говорил об идеальной любовнице? Я показал Хозяину Степи идеал женщины, а это совсем, не одно и то же…
— Значит, мы говорили о разных вещах. Но тогда я не понимаю, чем тебе не понравилась вчерашняя рабыня?
— Как я уже признался — терпеть не могу доносчиц. А кроме того, кто, мечтая о лебеди, соблазнится вороной?
— Ах, кабы лебедь! — пробормотала Энеруги чуть слышно, а вслух с печальной улыбкой спросила: — Не принимаешь ли ты осла за чистокровного скакуна из-за того лишь, что хозяин, решив повеселиться, нацепил на него парадную конскую сбрую? Бросил бы ты свои мечтания, проще и легче бы тебе на свете жилось!
— Проще, оно конечно! — угрюмо проворчал Батар, припоминая, что то же самое говорила ему давеча Ньяра. Неужели не понимают глупые сердобольные женщины: подобные советы только давать легко, а следовать им — все равно что наизнанку вывернуться или заново родиться, такое одним гусеницам с бабочками под силу. — Ежели бы я легкой доли искал, так не кость бы слоновую, а людей резал. Да ведь у Хозяина Степи таких тысячи, на что ему еще один убийца сдался?
Энеруги сделала вид, что не услышала сказанного Батаром. Разумеется, восхитительно выполненные эскизы ширм интересовали ее неизмеримо больше, чем бурчание неблагодарного, дурно воспитанного костореза.
* * *
Вчитываясь в принесенные чиновником бумаги, Энеруги честно старалась выкинуть из головы мысли о дерзком скульпторе, но тщетны были ее попытки вникнуть в суть прочитанного. Буквы расплывались перед глазами, разбегались, как потревоженные тараканы, строчки сливались, и покой и умиротворение, которые она испытывала в присутствии Батара, сменила тревога и давно уже ставшее привычным предчувствие близкой беды.
Сумерки за витражным окном сгустились, пламя масляных светильников отбрасывало на стены зловещие алые блики, отчего причудливый рисунок яшмовых панелей сделался похожим на расплывающиеся кровяные пятна. Обманывать себя далее не имело смысла: Батар зашел слишком далеко и его надо было либо выслать из Матибу-Тагала, на что Имаэро едва ли согласится после досадного происшествия с рабыней, либо… Энеруги облизнула пересохшие губы, представила, как кривой нож наемного убийцы вспарывает живот скульптора, и зажмурилась, бормоча молитвы Промыслителю, Великому Духу и Богам Покровителям: Микасу, Басу и Ицуватену.
При этом девушка прекрасно понимала, что, если сама она не придумает какого-нибудь выхода, усилия всех Небожителей не спасут наивного костореза, на лице которого только слепой не прочтет испытываемые им чувства. Ой-е, не будь она Хозяином Степи, чувства эти польстили бы ей! Да что уж кривить душой, они и так согревали ее, как солнечные лучи, но пять лет разницы и положение, которое она занимала, были той преградой, преодолеть которую не могли никакие чувства. Его неумелые полупризнания в любви заставили ее сердце биться быстрее и все же ни на мгновение не позволили забыть, что могут стоить ему жизни.
И не только ему, так как наям, купцам и чиновникам она нужна лишь до той поры, пока более или менее успешно выдает себя за Энеруги Хурманчака. Однако стоит ей оступиться, сфальшивить, и даже представить страшно, что сделают с ней нынешние соратники и подчиненные. Любовь мечтательного мальчика заставила ее забыть, на какую вершину вознесена она судьбой, и это уже достаточная причина, чтобы он навсегда ушел из жизни Хозяина Степи. Ибо титул этот — не пустой звук, и от того, сумеет ли она и дальше изображать из себя Энеруги Хурманчака, зависит судьба тысяч и тысяч людей, как бы ни пытался кое-кто из посвященных в ее тайну видеть в ней ширму, за которой действуют сторонники Имаэро. Так в самом деле было, когда она только заняла место своего брата, но не теперь. Слишком много прошло времени и утекло крови с тех пор, как она даже мысленно перестала называть себя Тинкитань и научилась видеть мир глазами Энеруги Хурманчака…
