— С таким темпераментом тебе, верно, и в самом деле невмоготу глядеть на наших постнолицых женихов, ходить в школу и на храмовые празднества? — с завистью спросила Нганья у подруги, когда та наконец кончила танец и, повалившись на циновку, потянулась к кувшину с подслащенной водой, настоянной на цветках апельсина.
— Вай-ваг! Невмоготу — это не то слово! Я чувствую, что жизнь проходит мимо. Запертые в золотые клетки, мы не можем того, не смеем этого! Отцы, братья и слуги не сводят с нас глаз, боясь, как бы мы не прогневили Богов, жрецов, императора, соседей. Как бы не уронили честь клана, отступив от ставших законами традиций, предписывающих, какой рукой подавать гостю вазу с жареным миндалем и сколько вареных побегов молодого бамбука класть на его блюдо с рисом. Но до замужества мы еще имеем хоть какую-то свободу, а потом и вовсе превратимся в жирных гусынь, годных лишь на то, чтобы рожать детей и ублажать постылых супругов…
— Эк тебя заносит! И ты еще говоришь, что это я сама на себя не похожа? — удивилась Ильяс. — Нет, это на тебя что-то нашло, вот ты и бесишься и лезешь на стены ни с того ни с сего!
— Дай срок, тебя просватают, не так еще запоешь!
— Так ты что, замуж выходишь? — ахнула Нганья. — За кого?
— За кого велено! За Усугласа. За жирного ленивого борова, с малолетства страдающего зеркальной болезнью! — выпалила Дадават, и на глазах ее выступили слезы ярости.
— Чем-чем? Какой болезнью? — переспросила Ильяс.
— Зеркальной. Которой все жиряги болеют. А называется она так потому, что им, иначе как в зеркале, собственный член не увидеть: брюхо мешает! — с удовольствием ответствовала Дадават и вскочила с циновки. — Ладно. Чем унынию предаваться, двинемся-ка лучше ко дворцу. Авось пройдет гроза стороной, тогда повеселимся напоследок. Готовьте маскарадные костюмы, а я пойду сливки с себя смывать.
Пока паланкины, каждый из которых несло по четыре раба, спускались с Закатных Холмов к нижней террасе императорского сада, Ильяс думала о том, какую злую шутку сыграла могущественная Нгура с ее свободолюбивой, веселой и непоседливой подругой. Это ж как должна была Дадават досадить Матери Богов, чтобы та уготовила ей столь грустную участь! Хотя, ежели разобраться, кто из знакомых оксаров был больше по душе ее темпераментной подруге? А ей самой? Еще дважды, ну трижды умрет и родится луна, и отец потребует, чтобы она назвала имя своего избранника, которое затем будет сообщено жрецам храма Нгуры — Хранительницы семейного Очага, чтобы те приступили к подготовке брачного обряда.
Чье имя она назовет? Бокко, Чумдага, Душу, Ридрока? Кого из них готова она назвать спутником жизни? Кого будет любить и почитать, перед кем с радостью раскинет ноги на брачном ложе? С кем желает она стать единой плотью и кровью, от кого мечтает иметь ребенка? К кому стремится душа ее? Хочет ли она, чтобы на кого-нибудь из этих мужчин походил рожденный ею сын? Нет? А ведь ей, в отличие от Дадават, души в ней не чающий отец предложил выбирать самой…
Перед внутренним взором Ильяс встало лицо желтоглазого, и девушка поняла наконец, что не он преследовал ее в сновидениях, а она сама, не сознавая того, искала и звала его. Ибо, ни на миг не забывая о грядущем замужестве, именно этого, окутанного ореолом таинственности, мужественного и отважного мужчину готова была признать достойным себя. Его, и никого другого…
У входа в императорские сады их уже ждали Чумдаг, Бокко, Ридрок и Усуглас. Толстяк с широким и плоским, лоснящимся, как масленый блин, лицом редко посещал праздники и сейчас, видимо, явился сюда с единственной целью не дать своей очаровательной невесте натворить непоправимых глупостей до близкой уже свадьбы. Понять его побуждения было нетрудно: сделавшись женихом Дадават, он, согласно традиции, принял на себя ответственность за поведение будущей жены и, догадываясь, что она не в восторге от предстоящего замужества, мог ожидать от нее чего угодно. Стоявшие подле Усугласа оксары обменивались, похоже, на его счет скабрезными шуточками, но при появлении паланкинов с форани оставили свою жертву в покое.
Вглядываясь в их ухоженные, самодовольные лица, Ильяс с отвращением подумала, что все они вместе и каждый в отдельности ничуть не лучше, а может, и хуже Усугласа. Тот, по крайней мере, сознавал свои недостатки, тогда как остальные, при всей их внешней несхожести, почитали себя солью земли, являясь на самом-то деле скучными напыщенными пустоцветами. Никогда прежде подобные мысли не приходили ей в голову, но перспектива заполучить кого-нибудь из этих парней в мужья заставила ее вглядеться в них пристальней, и открывшееся зрелище оказалось в высшей степени безрадостным и малопривлекательным.
Возникшая между тремя форани и оксарами неловкость, вызванная появлением в их компании Усугласа, исчезла, как только они, обменявшись шутливыми приветствиями, двинулись к распахнутым настежь воротам императорского сада. Здесь им по традиции пришлось разбиться на пары, поскольку к Древу Исполнения Желаний поодиночке могли подходить лишь вдовы и вдовцы, и Чумдаг вынужден был остаться у ворот в ожидании свободной девушки. Остальные ступили в кипарисовую аллею, обмениваясь ничего не значащими фразами, а пришедшие со своими господами слуги, на которых подобные ограничения не распространялись, растворились в тени обходных дорожек, дабы своевременно доставить в раскинутые на верхней террасе шатры маскарадные костюмы.
Переодеться в них Небожителям предстояло после посещения Древа, и еще совсем недавно обычай этот представлялся Ильяс лишенным какого-либо смысла. Как и большинство детей, она возмущалась тем, что сначала они просят Древо исполнить заветное желание, а потом спешат надеть чужую личину, дабы оно не могло отыскать человека и исполнить его просьбу. В результате неизбежной путаницы Древо могло, например, Дадават наградить хорошим женихом, о котором мечтала Ильяс, и без того высокому Ридроку прибавить полпяди роста, столь недостающих для полноты счастья Бокко, а Нганью лишить и без того не слишком-то заметных округлостей в нужных местах, вздумай Усуглас попросить избавить его от лишнего веса.
Жрецам и взрослым стоило большого труда объяснить эгоистичным чадам, что следующий за обращением к Древу маскарад как раз и устраивается для того, чтобы люди хотя бы раз в году ощутили зависимость друг от друга. Ведь, только желая счастья и благополучия окружающим, они в меру своих сил уменьшали риск свалиться замертво оттого, что кто-то надумал свести счеты со своим старинным недругом.
«Пусть каждый попросит у Древа для других того, что желал бы получить сам, — учил их в школе умерший в прошлом году жрец с добрыми, слезящимися от старости глазами. — Всегда поступайте со своими ближними так, как хотели бы, чтобы они поступили с вами, и мир наш станет подобен саду Белгони — вечно улыбающейся Богини счастья».
«Мы поняли», — отвечали дети и, сговорившись между собой, просили у Древа Исполнения Желаний длинногривого пони, новое сари с золотым шитьем или тугой лук с костяными накладками, полагая, что сумеют справедливо разделить эти чудесные вещи, если только те попадут им в руки.
Ильяс усмехнулась, вспоминая детские благоглупости, а потом взгляд ее упал на поднимающихся по пологой лестнице Усугласа и Дадават, и она порадовалась тому, что желания, высказанные Древу, исполняются не так уж часто. Иначе кто-нибудь из присутствующих на карнавале Небожителей непременно бы обнаружил обвившуюся вокруг шеи кобру, предназначенную ее подругой своему грузнотелому жениху. Неизвестно, впрочем, сумела бы она сама проявить столько же выдержки, сколько Дадават, если бы ей предстояло делить ложе с этакой истекающей потом тушей.
