Парило между тем и впрямь немилосердно, так что не только Усуглас, но и добрая половина неспешно поднимавшихся с террасы на террасу Небожителей утирались украдкой пестрыми платками и вполголоса ругали чародеев, не умеющих справиться с приближающейся грозой. Ругали, конечно же, напрасно, поскольку те, надобно думать, и так делали все от них зависящее, но сладить с ненастьем удавалось далеко не всегда, и правильнее было бы поблагодарить их за то, что гроза не разразилась с утра. И все же она приближалась. Сочная зелень пальм и широколистых рододендронов пожухла и словно бы запылилась, над морем стояла туманная дымка, а изящные очертания кремово-белых куполов дворца колебались в раскаленном воздухе, и даже густая тень от высоких лавровых деревьев, которым искусные садовники придали форму кубов, не приносила облегчения. Становившаяся все громче перекличка тамтамов и перезвон бубнов резали слух, а болтовня Ридрока напоминала надоедливое комариное зудение. Говорил он, в общем-то, о вещах интересных: о пришедшем из земли пепонго караване слонов, о возобновившихся стычках на границе с Кидотой и назначенном на завтра соревновании боевых колесниц, — однако все это в его изложении выглядело так серо и пресно, что Ильяс вскоре перестала прислушиваться к словам спутника и лишь иногда, для приличия, в меру восторженно ахала и переспрашивала: «Да ну? В самом деле? Не может быть!..»
Но вот наконец все семь вымощенных шестиугольными плитами садовых террас, с бассейнами их и каскадами, зарослями стриженых, образующих подобие лабиринта кустов и живописными группами деревьев, беседками, коридорами из вьюна и виноградных лоз, скамьями, гротами, изваяниями Богов и Богинь, остались позади, и глазам Ильяс открылось усыпанное розовыми цветами священное Древо. Посаженное на вершине холма перед дворцом, когда великолепного императорского сада — гордости Мванааке — не существовало еще и в задумке, оно поражало воображение не только своими размерами, но и формой. Могучий — три взявшихся за руки человека не обхватят — ствол на высоте десяти — двенадцати локтей растраивался, и три колонноподобные, уходящие вертикально вверх ветви венчала пушистая, похожая на облако крона. Имелась, разумеется, и легенда, помогавшая глядящим на священное Древо уяснить строение мира в том его виде, который соответствовал представлениям ныне здравствующих жрецов Мавуно.
Ствол олицетворял Великого Духа, создавшего усилием бестелесной воли или породившего из небытия — тут мнения расходятся — телесный мир и три обустроивших его Божественных начала. Одним принято было считать Тахмаанга — Отца Богов, вторым — Нгуру — Мать Богов, а третьим — Неизъяснимое Мбо Мбелек. Хаотическое это начало, прикидывавшееся то Тахмаангом, чтобы соблазнить Мать Богов, то Нгуру, чтобы завоевать любовь Отца Богов, в зависимости от принятого им образа, соответственно, и зачинало или рождало Богов со столь же переменчивым и вздорным нравом. Богов было много — столько же, сколько ветвей на священном Древе, считать которые категорически запрещалось. От этих-то Богов и пошел род человеческий — листья Древа, о значении цветов и плодов которого хитроумные жрецы до сих пор не могли прийти к единому мнению.
Дожидаясь, пока подойдет их очередь приблизиться к Древу Исполнения Желаний, Ильяс с любопытством присматривалась к группе Небожителей, успевших уже пройти предписанную церемонию. Императора среди них, как и следовало ожидать, не было, хотя по традиции ему надлежало обратиться к Древу первым, едва солнечные лучи коснутся верхушки кроны, и до полудня пребывать поблизости, дабы Небожители могли, буде возникнет у них такое намерение, адресовать свою просьбу не только Богам, но и наместнику их на земле. Когда-то, если верить преданиям, к Древу могла обратиться любая пара: Небожители, обитатели столицы или паломники, пришедшие с окраин Мавуно, — причем императору вменялось в обязанность выслушивать всех своих подданных, с какими бы просьбами, жалобами и обидами они к нему ни обращались, от рассвета до заката. Легендарные эти времена, впрочем, давно уже безвозвратно миновали, и опасавшийся покушений на свою жизнь Димдиго, обратясь к Древу, поспешил скрыться во дворце еще до того, как ворота в императорский сад будут распахнуты. Говорили, правда, будто он любит бродить вечером в маскарадном костюме среди веселящихся Небожителей и слушать разговоры представителей знатных семейств столицы, но верилось в это с трудом.
Не было подле Древа и Верховных жрецов храмов Тахмаанга и Нгуры, казначея и судьи, военачальников и флотоводцев, и лишь дряхлый Кальдука приходил сюда и, опираясь на изогнутый посох, стоял, безмолвно взирая на проходящие мимо пары, как делал это десять, двадцать и тридцать лет назад, со времен назначения его императорским летописцем. Рядом с ним наслаждались напитками несколько только что прошедших церемонию пар, а чуть дальше уже начали Появляться люди в маскарадных костюмах, чьи лица закрывали искусно выполненные маски тигров и львов, гиен, крокодилов, ибисов и павианов.
Будучи впервые, девяти лет от роду, допущенной к Древу, Ильяс, глядя на маскарадные костюмы, думала, что каждый из присутствующих носит маску своего первопредка, и была разочарована, узнав, что именно этого-то делать и не положено. А потом до нее дошло, какой простор для всевозможных проказ и розыгрышей открывается на карнавале всякому, кто не дурак пошутить, и начала готовиться к празднику Цветущих Деревьев так, как ни один возничий не готовился к финальному заезду колесниц. Зато и хохотали подруги над ее проделками до колик в животах и вспоминали их чуть не до сезона дождей. Выжидательно поглядывали они на нее и нынче, и не только они, но и оксары. И была у Ильяс в запасе пара шуточек… Она склонила голову, встретившись глазами с Кальдукой, и тот улыбнулся ей, признав в красивой, сильной и совсем уже взрослой девушке крохотную девчушку, любившую дергать его за остроконечную вьющуюся бородку, и в те-то времена совершенно седую, а теперь ставшую к тому же еще редкой и тощей, словно у старого больного козла.
Нет, не удерет она сегодня штучек, из-за которых будет за ней гоняться разъяренная толпа по всем семи террасам императорского сада, подумала со вздохом девушка и, повинуясь призывному знаку жреца, двинулась рука об руку с Ридроком к Древу Исполнения Желаний. Полной грудью вдохнула сладкий аромат розовых цветов и, раскинув руки, всем телом прижалась к могучему шероховатому стволу. Потерлась щекой о бронзовоцветную кору, разглядела кроху муравья, спешащего куда-то ввысь по своим муравьиным, конечно же неотложным, делам, и тихо прошептала: «Расти, родное мое, расти!» Представила, как ее мать, мама, которую она никогда не видела, ибо та умерла, так и не услышав первого крика дочери, прижималась лицом к этому же стволу. И бабушки, и прабабушки, и деды с прадедами…
Вай-ваг! Это Древо значило для нее больше, чем честь клана, больше императора, его великолепного сада, дворца и всех храмов Мванааке. Это было живое олицетворение родины и преемственности поколений. И в том, что оно действительно живое, а не абстрактный символ, форани тотчас же убедилась, ощутив, как ощущала это из года в год, что струящаяся в недрах ствола сила внезапно коснулась ее, наполнив светлой и чистой, бьющей через край радостью. «Спасибо, родное! Живи тысячу лет, на радость нам и нашим потомкам!»
«Живи и ты. И будь счастлива», — прошелестело Древо, осыпая уходящую девушку розовыми лепестками.
