Нжери тихонько постанывала от удовольствия, лениво ругая себя за то, что так долго отказывалась испробовать на себе искусство арранта. Надо было обратиться к нему давным-давно, глупо столько времени жить бок о бок с прекрасным целителем и не воспользоваться этим. Пальцы арранта принялись мять ее ляжки, и она закрыла глаза от накатившей волны удовольствия и стыда. Приятельницы еще четыре года назад намекали ей, что в ее положении самым разумным было бы завести себе любовника, а то и двух, но общение с мужем на брачном ложе отбило у нее всякую охоту приводить к себе в дом каких-либо мужчин. Ей нестерпимо было думать о том, что кто-нибудь из этих неуклюжих, похотливо сопящих, обильно потеющих самцов будет лапать ее тело, пялиться на ее наготу, поворачивать так и этак, точно бессловесную рабыню, единственной целью жизни которой было доставлять им удовольствие.
— Не напрягайся. Представь пустынный пляж, мерно набегающие на берег волны и парящих в вышине чаек, — посоветовал Эврих.
— М-м-м… — сонно мурлыкнула Нжери. — Берег моря… Песчаный или каменистый? Утро или вечер? На небе тучи или ни облачка?
Прикосновения арранта были неторопливыми, долгими и ласковыми, несмотря на всю силу его пальцев. Дыхание ровным и спокойным. Он работал размеренно, не пытаясь тянуть руки, куда не следует, и Нжери чувствовала, как ею начинает овладевать сонная истома. Она давно уже убедилась, что аррант не позволяет себе никаких вольностей даже с очень миленькими форани и трудится над ними, как пекарь над тестом, как гончар над глиной. Напрасно она опасалась, напрасно стыдилась и… напрасно надеялась. Впрочем, сейчас ей было так хорошо, что она не могла сердиться на Эвриха за его сдержанность, которая была необходима с другими Небожительницами, но совсем неуместна по отношению к ней.
Снова запахло душистой мазью, и его руки заскользили по ее талии. Затем она ощутила, как Эврих уселся верхом на ее ягодицы, и дернулась, бессознательно пытаясь высвободиться из-под него. Закусила губу и крепко-накрепко зажмурилась, ненавидя и презирая себя за трусость, дурацкую стыдливость и пронзительное наслаждение, которое испытывала от близости золотоволосого арранта.
А он между тем наклонился вперед и стал массировать ее спину так энергично, что она едва удерживалась от вскриков. Его пальцы впивались в плечи, скользили вдоль позвоночника, разминали спинные мышцы, барабанили и выстукивали ее, заставляя то напрягаться, то расслабляться. Постепенно он сбавил темп, прикосновения его становились мягче и нежнее. Вместо того чтобы мять и месить ее превратившееся в кисель тело, Эврих осторожными, ласковыми движениями принялся как бы восстанавливать его прежнюю форму, и она чувствовала, что все глубже и глубже проваливается в дремотное небытие, мечтая, чтобы эти сильные, умелые руки, дарящие ей неземное наслаждение, продолжали свою работу еще и еще…
— Ну вот и все. Теперь ты удостоверилась, что ничего из ряда вон выходящего я не делаю и любой банщик или банщица могли бы размять тебя не хуже меня, — сказал Эврих, слезая с нее и встряхивая натруженными руками, чтобы дать им отдых и расслабиться.
— Восхитительно, — томно протянула Нжери. — Разомни мне теперь плечи и бедра спереди. Я видела, как ты это делал. Не халтурь.
— Довольно на сегодня. Я устал, и мне еще надо осмотреть тяжелобольных, — попробовал увильнуть от заключительной части процедуры аррант, но Нжери, видя, что он собирается покинуть ее, решительно запротестовала:
— Не уходи! Я хочу ощутить то же, что и все твои пациентки! Почему я должна получить меньше, чем они? Это несправедливо!
— Что поделаешь? Жизнь полна несправедливостей.
— Нет-нет, не отказывай мне! Пожалуйста… — Она быстро перевернулась на спину, вызывающе демонстрируя арранту зрелые круглые груди с крупными сосками. — Где твоя мазь?..
Голос Нжери дрогнул, и она подумала, что, если проклятый аррант сделает еще шаг к двери, сердце ее разорвется. Тогда уж она точно убьет этого бесчувственного мерзавца, вызывающего у нее одновременно страх, ненависть и непреодолимое желание.
— Хорошо, не дергайся. Думай о чем-нибудь отвлеченно-успокаивающем, — уступил Эврих и, взяв на пальцы немного мази, принялся легкими движениями втирать ее в плечи молодой женщины.
«Об отвлеченном? Успокаивающем? Как бы не так!» — мысленно передразнила арранта Нжери и, взяв его руки за запястья, опустила их на свои груди.
— Я хочу, чтобы ты помассировал мне тут, — прерывающимся голосом потребовала она, и Эврих, стиснув зубы, понял, что попался в ловушку собственного мягкосердечия.
Его охватила веселая ярость, и он, наклонившись к самому лицу Нжери, вкрадчиво спросил:
— А не кажется ли тебе, что ты собралась откусить слишком большой кус? Такой большой, что и прожевать не сумеешь? Массаж, которого ты требуешь, может привести к самым неожиданным последствиям, и разумнее было бы, пожалуй, остановиться на достигнутом. Лучшее, как известно, враг хорошего.
— Довольно болтать! — прошипела Нжери, изо всех сил сжимая его запястья.
Она и сама понимала, что ни к чему хорошему ее излишне откровенные заигрывания с аррантом не приведут и разумнее было бы не будить лихо, пока спит тихо. Но, преодолев стыд и страх, зайдя столь далеко, глупо останавливаться, когда тайные ее мечтания, в которых она не желала признаваться себе до последнего мгновения, готовы вот-вот осуществиться.
— Слаб человек, — вздохнул Эврих, в то время как пальцы его начали поглаживать каменеющие на глазах соски лежащей перед ним женщины. Дыхание ее стало частым и неровным, губы приоткрылись, и даже в сумраке он отчетливо видел, как билась у нее на шее жилка, как поблескивали, точно черный шелк, рассыпавшиеся по плечам волосы.
Нжери подалась вперед, подставляя арранту свои губы и чувствуя, что набухшие груди распирает неведомое томление. Ей казалось, что они готовы лопнуть от напряжения, но тут рот Эвриха накрыл и вобрал в себя ее губы, и она, содрогнувшись от наслаждения, вцепилась пальцами в его плечи.
Молодая женщина отлично помнила все происходившее между ней и Газахларом на брачном ложе: испуг, чувство неловкости, стыд и самую малость удовольствия, заглушаемого отчетливым сознанием того, что пресыщенный супруг всего лишь нисходит до нее, мысленно сравнивая со своей первой женой, многочисленными любовницами и «девами веселья», которым она, разумеется, и в подметки не годилась. Помнила и была совершенно не готова к тем ощущениям, которые вызвали у нее прикосновения арранта. Ее словно настигла лихорадка, вызвав резкую дрожь, озноб, болезненную чувствительность кожи, туман перед глазами и волны жара, окатывающие с головы до ног. Наслаждение было столь полным и всепоглощающим, что на какое-то время она перестала понимать, что же проделывает с ней Эврих, уподобившись дибулы, из которой аррант способен был извлекать любые звуки — от хриплого рычания до тонюсенького хихиканья. Ей нечем было дышать, она не чувствовала ни рук ни ног, а потом сознание внезапно вернулось к ней. Нжери ощутила вторгшийся в рот чужой язык, исследующий и пробующий ее на вкус. Левая рука арранта все еще ласкала ее груди, а правая поглаживала влажную, разгоряченную кожу живота в непосредственной близости от потаенного местечка между бедрами, которое ныло и болело, пульсировало так, словно туда-то и переместилось сердце молодой женщины. Оно требовало ласки, и рука Эвриха, почувствовав немой призыв, двинулась вниз. Нжери бессознательно приподняла ягодицы, помогая арранту освободить ее от набедренной повязки. Ноги ее сами собой согнулись в коленях и раздвинулись. Ладонь арранта коснулась мягких завитков, покрывавших маленький холмик, пальцы скользнули в увлажненную соком желания пещеру, и Нжери со стоном откинулась на циновку, мечась и дергаясь, точно пронзенная острогой рыба. Тело ее плавилось и само становилось жидким огнем, мысли в голове мешались, из пересохшего рта вырывались низкие протяжные стоны. Ей казалось, что воздух вокруг потрескивает и уже не только внутри нее, но и вовне кружится и бьется яростное алое пламя.
