Да, о храмах Мванааке, связанных с ними историях и легендах обитатели столицы могли говорить бесконечно долго, но об одном из них Эврих, пожалуй, знал несколько больше своих провожатых да и всех прочих горожан. Увидев святилище Эрентаты-искусницы, стоящее на правом берегу Гвадиары, близ речного порта, он испытал щемящее чувство встречи со старым знакомцем, увидеть коего в чужой стране никак не ожидал. Нечто подобное он ощущал, обнаруживая в Мванааке храмы, построенные его земляками, однако на этот раз к радости встречи примешивалось еще и удовлетворение от разрешенной наконец-то хотя бы частично загадки.
Точно такие же, как этот, только возведенные из желтого известняка, похожие на ступенчатые пирамиды святилища он уже видел когда-то в Мономатане, в долине Каменных Богов. С той лишь разницей, что те храмы под действием непогоды и времени, лишайников, трав, вьюна и дикого винограда почти утратили свой первозданный вид и покрывавшие их стены барельефы были безнадежно испорчены и едва различимы. Этот же, построенный, видимо, значительно позднее, сохранился великолепно, да и стоял не в заброшенной людьми заповедной долине по соседству с исполинскими, изваянными из черного базальта монстрами, а рядом с шумным базаром и явно пользовался любовью горожан.
— Это самый древний храм Мванааке, посвященный Эрентате — Богине любви, о чем ты сам, вероятно, уже догадался, глядя на покрывающие его стены изображения. Приезжающие в столицу со всей империи мужчины и женщины не только приходят к нему сами, но и приводят своих детишек, дабы те приобщались к таинствам искусства любви, — назидательным тоном сообщил арранту Хамдан.
— Высокородные лицемеры неоднократно заводили речь о том, чтобы стесать эти дивные каменные картинки, но — слава Великому Духу! — в городе всегда находились люди, своевременно затыкавшие этим недоумкам глотки, — вторил ему Аджам. — Я еще в детстве разучил все, что здесь изображено, и это не раз пригождалось мне в жизни. Хотя, должен признать, мне удавалось повторить далеко не все из того, что проделывают эти изощренные любовники.
Последнее было сказано с нескрываемым сожалением, и Эврих не удержался от улыбки, а Хамдан со смешком хлопнул товарища по плечу, утешая его тем, что в искусстве любви, как и в умении владеть мечом, нет предела совершенству и любого разумного человека это должно радовать и подвигать на все новые и новые свершения.
Разглядывая опоясывающие стены здания ленты барельефов, состоящие из скульптур, представляющих любовные пары, треугольники и группы, Эврих не мог надивиться неиссякаемому разнообразию ситуаций и поз, значительная часть которых воспринималась им как плоды самого изощренного и смелого воображения. Глядя на этот апофеоз плотской любви, он отчетливо вспомнил, как вот так же рассматривал стены старинных святилищ вместе с Узитави, а потом, по настоянию невесты Божественного Дракона, выбивался из сил, пытаясь воспроизвести увиденное. Как давно это было! Будто бы даже и не с ним, а с кем-то другим, о ком вспоминал он с грустной и снисходительной улыбкой.
Тогда его, помнится, ужасно огорчало, что он не может как следует рассмотреть украшения, детали одежды и выражения лиц множества переплетающихся человеческих фигур, предающихся разнообразнейшим любовным утехам. Всматриваясь в полустертые изображения, он старался как можно лучше запомнить их, воспринимая как страницы занимательнейшего и полезнейшего трактата Теперь же, накопив некоторый опыт и веря в собственные способности доставить женщине удовольствие в самых разных ситуациях, он придавал большее внимание тому, что композиции, изображающие самые изысканные и мудреные ласки, отличаются тонкой уравновешенностью масс, гармонией форм и линий и — что, может быть, самое удивительное — совершенным соответствием как всему объему здания, так и той части его поверхности, которую они украшают. Отмечал про себя, что живописный контраст между мелкой затейливой резьбой орнамента и монументальными формами человеческих фигур не дает возникнуть ощущению монотонности, создавая все новые и новые, необычайно прихотливые, но всегда гармоничные сочетания объемов и линий, богатейшую игру светотени, непрерывно меняющуюся в зависимости от угла зрения, от состояния неба и времени суток..
Подумав о том, как отнеслись бы к подобному святилищу местные жители, очутись оно чудесным образом посреди Аланиола, Галирада или Кондара, он тотчас же представил охватывающее зрителей чувство неловкости. Суетное возбуждение толпы, откровенно циничные и скабрезные замечания, хихиканье и возмущенные вопли блюстителей нравственности, которые, даже став бабушками и дедушками, не устают делать вид, будто не знают, откуда берутся дети Разумеется, в Аррантиаде появление этого храма вызвало бы меньше протестов, чем на Восточном континенте, но и там участь его постигла бы, по всей вероятности, печальная. Ведь махину высотой в девяносто, а то и сто локтей не скроешь за ширмой, не обнесешь забором, дабы уберечь граждан от в высшей степени растленного и развратного зрелища.
— Что ж, в чем-то обитатели Мавуно правы, называя нас варварами, — вынужден был признать аррант, с некоторым смущением косясь на чернокожую пару, рассматривавшую барельефы храма вместе с тремя чадами в возрасте от семи до двенадцати лет. Представил, что сказали бы при виде украшающих храм Эрентаты-искусницы «каменных картинок» его мать и сестра, и, дабы вернуть себе хорошее настроение, мысленно вернулся к тому моменту, когда ему показалось, что он отгадал загадку исчезновения людей из долины Каменных Богов. То есть не отгадал, но сумел найти ответ на один из возникших у него при виде заброшенного города вопросов: куда ушли покинувшие его обитатели.
Размышляя над тем, почему им пришлось сняться с насиженных мест, он предположил, что некогда из-за сильных дождей или какого-то еще природного катаклизма воды Фадуль затопили несколько смежных долин, в том числе те, которые превратились впоследствии в Ржавое болото и долину Каменных Богов. Со временем вода спала, но население не вернулось в покинутый город, и о том, куда оно делось, он мог строить лишь догадки, до тех пор пока не увидел храм Эрентаты-искусницы. Именно здесь, на берегах Гвадиары, беженцы заложили новый город, построили в нем дивное святилище, а затем подверглись нападению воинственных соседей. Новые хозяева Мванааке стали строить тут совершенно иные храмы и, по-видимому, не слишком-то много переняли от любвеобильного народа, пришедшего сюда из долины Каменных Богов. Не много, если не считать отношения к плотской любви как к величайшей радости, дарованной людям Богами или Богом, коему разные народы дают несхожие имена и поклоняются каждый на свой манер…
Справедливости ради следует отметить, что интересовался Эврих не только храмами Мванааке. По дороге к очередному страждущему Небожителю он обязательно заскакивал в одну-две лавки и вволю глазел по сторонам, засыпая телохранителей кучей вопросов А уж на обратном пути непременно делал крюк, дабы осмотреть базар или Извоз, речной или морской порты, воздушный мост, ипподром или общественную купальню. И вновь, разумеется, заглядывал в лавки, где торговали специями и лекарственным травами, где среди амулетов, подсвечников, украшенных полудрагоценными камнями светильников и ножен можно было наткнуться на ветхую рукопись пли заключенный в добротный деревянный переплет трактат о врачевании, землеведении или мироустройстве. Отыскать сборник виршей прославленного на родине, но неизвестного северянам мономатанского поэта, а то и список с тех перлов Бхаручи, Чачаргата или Марваха, которые саккаремцы считают безвозвратно утерянными.
