— Я продам тебе его. И дорожиться не стану. Сорок дакков, и он твой.
Они поспорили, поторговались, и к тому времени, когда плосколицая rope-сиделка принесла наконец корчагу с теплой водой и несколько относительно чистых лоскутов, Тартунг перешел в собственность Эвриха, а трактирщик, спрятав в карман замурзанного фартука двадцать две серебряные монеты, возблагодарил Великого Духа за то, что тот привел чудного арранта в «Веселую калебасу».
* * *
Город Тысячи Храмов был поистине великолепен, чего никак нельзя было сказать о жизни его обитателей. Признаки готовящейся войны были заметны во всем. О ней, хотя и вполголоса, говорили и Небожители и простолюдины, причем последние — без особого восторга. Неудачи на востоке Мономатаны были еще свежи в памяти обитателей столицы, а успехи на западе, где за последние пять лет были образованы три новые провинции — на землях пепонго и территориях, примыкающих к Аскулу, — обошлись империи столь дорого, что грядущая война представлялась здравомыслящим людям величайшим бедствием, избежать которого не было, увы, ни малейшей возможности. Даже богатые купцы, для которых война, как известно, не веревка, а дойная коровка, начинали хмуриться, слыша бодрые песни выступавших на базарах чохышей, красочно описывавших грядущее взятие Мельсины доблестными зузбарами, богатства саккаремских толстосумов, красоту и покладистость тамошних дев и сладость виноградных вин. Песенки эти отчетливо смердели золотом Кешо, и только дураку было непонятно, что коль скоро все имеет свою цену, то за победу над Саккаремом — ежели ее удастся одержать — заплатить придется очень и очень дорого. Обитатели Мавуно, и Мванааке в особенности, не были дикарями и прекрасно понимали: кровь их сыновей не стоит ни золота, ни драгоценных каменьев, ни земель и рабов, ни саккаремских вин, не идущих, кстати, ни в какое сравнение с местной фруктовой или рисовой водкой.
Никто, понятное дело, не говорил вслух, что Кешо весьма дурной правитель и никудышный военачальник. Это само собой подразумевалось. И тем не менее на верфях строились новые и новые джиллы — в основном транспортные, для перевозки войск. По всей империи сновали вербовщики, и в Пиет и другие военные лагеря стекались новобранцы: обнищавшие селяне и ремесленники, которых обучали умению владеть копьем, луком и мечом. Оружейники работали не покладая рук, пополнялись запасы риса, зерна и муки. Из прибрежных поселков в столицу везли вяленую и соленую рыбу, в деревнях и поместьях Небожителей коптили и сушили мясо.
Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что новой жертвой император избрал Саккарем, где, если верить слухам, опять было неспокойно. При всей своей самоуверенности Кешо все же не решился трогать Аррантиаду — своего ближайшего северного соседа. Некогда аррантские лагиоры уже промаршировали по улицам Города Тысячи Храмов, дабы отучить имперских корабельщиков от скверной привычки потрошить чужие суда, и у Кешо были все основания опасаться, что, высадив войска в гаванях Аланиола, Лаваланги или Арра, он вскоре не только услышит печальные известия об их судьбе, но и увидит из окон своего дворца входящую в Мванаакский залив армаду галер и транспортных судов Царя-Солнца, терпение коего и без того испытывал непозволительно долго.
Приглядываясь к тому, что происходит вокруг, и прислушиваясь к разговорам окружающих, Эврих все чаще задумывался о том, что ему пора уносить ноги из Города Тысячи Храмов, причем по возможности скорее, ибо чем дольше он будет с этим тянуть, тем труднее окажется осуществить задуманное. Помимо того, что он не хотел оказаться в Мванааке, когда император начнет войну, справедливо полагая, что чужеземцев здесь в этом случае постигнет участь колдунов и врачевателей, имелись у него и личные причины, дабы всерьез позаботиться о скорейшем отплытии из столицы Мавуно.
Одной из этих причин была Нжери. В благословенном Саккареме, где неискоренима вера в Богиню-Прародительницу, бытует пословица: «Если женщина удовлетворена — удовлетворен весь мир». В высказывании этом содержался глубокий смысл, однако сложность заключалась в том, что удовлетворить большинство женщин было практически невозможно. Газахлар, равно как и Эврих, выказал себя простаком, полагая, что, получив позволение мужа невозбранно жить со своим возлюбленным и завести, если пожелает, ребенка, она успокоится и, преисполнившись благодарности к супругу, постарается создать в «Мраморном логове» атмосферу уюта и доброжелательности. Ничуть не бывало. Тихая и спокойная, а точнее, равнодушная ко всему на свете Нжери, словно пробудившись с появлением в доме Эвриха от долгой спячки и обнаружив, что окружающий ее мир далек от совершенства, взялась переделывать его на свои лад с прямо-таки устрашающим рвением.
Сначала она решила, что обстановку особняка пора обновить, и, с позволения Газахлара, не могшего не признать, что «Мраморное логово» пришло в изрядное запустение в связи с его болезнью, взялась за дело. Затем молодая женщина надумала заняться слугами и рабами. Она произвела кое-какие перестановки среди поваров, конюхов, садовников и работников нескольких располагавшихся под Газахларовым кровом мастерских, и это было неплохо. Кормить, во всяком случае, и слуг и хозяев стали вкуснее, чего Эврих не мог не оценить. Однако, после того как работы по обустройству особняка и жизни его обитателей были в значительной степени завершены, Нжери взялась за самого арранта, который, получив вольную, совершенно отбился от рук, с чем она, конечно же, смириться не могла да и не желала.
Молодая женщина была взбешена, узнав, что ее участь муж и вчерашний раб решили без нее, но стерпела это, как терпела толпы приходящих в «Мраморное логово» недужных Небожителей. Она терпела и готова была терпеть и дальше лечебницу, которую аррант и Изим с одобрения Газахлара устроили во флигеле для рабов. Эврих проводит там чересчур много времени, но пусть: мужчинам, как детям, надобно иметь игрушки и врачевание нищих — не самая скверная из причуд. Но вот чего она вынести была решительно не в состоянии, так это его постоянных отлучек из дома. Чего ради он таскается по особнякам Небожителей и купеческим домам? Да еще несется туда по первому зову, точно какая-то сявка на свист хозяина! Им надо, так пусть и тащат сюда своих хворых и убогих. Она не хочет, чтобы ее Эврих пропадал целыми днями неведомо где и делал массаж неведомо кому. Знает она эти массажи, на себе испробовала!
У ревнивой жены в доме всегда ругань — это общеизвестно. А Нжери, вне зависимости от того, отдавала она себе в этом отчет или нет, вела себя по отношению к Эвриху именно как жена. Или, точнее, как богатая вдова, из тех, о которых говорят: с молодой женой веди себя как хочешь, а с богатой вдовой — как она пожелает. Беда состояла в том, что чудной аррант ни женой своей, ни тем паче богатой вдовой, которой надобно угождать, супругу Газахлара не считал. Более или менее стойко снося упреки ее, ворчание и ругань, он отчетливо сознавал, что долго так продолжаться не может, ибо с каждым днем Нжери становилась все настырнее и явно настроена была бороться до последнего за свое иллюзорное, присвоенное без всякого на то основания право переиначивать его жизнь по собственному вкусу и усмотрению. Особенно ясно это стало после заданного Газахларом пира по случаю приема его императором Кешо, где тот пожаловал владельцу «Мраморного логова» обширные земли в одной из вновь образованных западных провинций и назначил «советником по поставкам воинского снаряжения».
