— Неужто не понимаешь? А я много раз замечал, что люди только тогда и начинают слышать и понимать окружающих, когда в жизни их случаются неурядицы. Хотя, может быть, я зря каркаю? — Старый летописец усмехнулся, и глаза его блеснули молодо и весело. — Как знать, возможно, жизненный путь твой будет устлан розами и сегодняшние твои огорчения и разочарования окажутся последними и вскоре забудутся, как скверный сон?
Он помедлил, словно размышляя, не стоит ли на этом остановиться, и затем, желая, видимо, быть честным до конца, продолжал:
— И все же, если ты почувствуешь, как земля гудит и колеблется под ногами, не медли ни мгновения. Предоставь своему мужу и отцу самим выпутываться из сетей, которые они сами же сплели, и беги из столицы со всех ног. Спасайся сама и спасай своего ребенка. Помни, империи нужен законный и достойный император. И я верю, я знаю — она его получит!
— Ты что же, и правда можешь предсказывать будущее? — с опаской спросила форани, во все глаза глядя на преобразившегося летописца, который как будто помолодел и стал выше ростом.
— Предсказывают гадалки. А я, случается, могу видеть фрагменты грядущего. Хотя открывающиеся мне картины редко радуют глаз и веселят сердце. Да и вызывать их перед, внутренним взором стоит немалого труда.
— Так расскажи мне, что ты видишь! Почему ты молчал об этом раньше? — Ильяс подалась вперед, словно намереваясь насильно вытрясти из дряхлого летописца его тайны.
— Нельзя говорить… Предсказывая, мы тем самым влияем на будущее. Это видение невозможно использовать в личных целях. Дар бесполезен… — Речь Кальдуки стала отрывистой, в промежутках между фразами начали прорываться сипы и хрипы, но он, сделав над собой усилие, прошептал: — Я кое-что приврал. Ты поймешь… позже. Но суть… суть неизменна. Империи нужен император… достойный ее народа…
Скребанув пальцами по столешнице, старик, мертвея лицом, откинулся на спинку кресла. Глаза его закатились, но когда Ильяс, издав придушенный вопль, бросилась к нему в глупом порыве: остановить, не дать уйти туда, откуда не возвращаются, — уста летописца разомкнулись в последний раз и она услышала легкий, как дуновение ветерка, шепот:
— Берегись Кешо…
Глава седьмая. Уста Неизъяснимого Мбо Мбелек
715-й год от основания Города Тысячи Храмов.
9-й год правления императора Кешо
Театр Тор-Богаза вмещал несколько тысяч зрителей и заслуженно считался одним из чудес Мванааке, так что Эврих с радостью принял приглашение Газахлара посетить его. Особенно заинтересовало арранта упоминание о том, что на представлении, посвященном очередным победам имперского оружия в западной Мономатане, будет присутствовать сам Кешо. Эвриху давно хотелось взглянуть на императора, да и о театральных представлениях, которые давались в столице Мавуно, он слышал столь разноречивые отзывы, что на это — величайшее, судя по слухам, в нынешнем году — безусловно отправился бы даже и без приглашения Газахлара.
Само здание театра, врезанное в склон одного из Закатных Холмов, он уже видел, и оно, хотя и пустовавшее в то время, поразило его воображение. Старая каменоломня была расширена и превращена в огромный овальной формы амфитеатр, восточная часть которого, срезанная по прямой линии, представляла собой величественное сооружение из желтого известняка высотой локтей сорок, а то и пятьдесят. Через два дивной красоты портала, находящихся по краям этого здания, в театр, носивший имя воздвигшего его императора, попадал простой люд из приречных районов города. Небожители подъезжали к нему по Верхней дороге и, соответственно, входили через западный портал, отличавшийся от восточных меньшими размерами и большим изяществом. Городской люд поднимался на вырубленные в известняке скамьи-ступени по многочисленным лестницам, Небожители же спускались к своим местам с Обводной галереи, шедшей по верху амфитеатра и являвшейся единственным местом, где зрители могли укрыться от дождя. Раньше, впрочем, ненастья не слишком досаждали жителям Города Тысячи Храмов, ибо местные чародеи умели до некоторой степени управлять погодой.
Эврих давно уже заметил, что слова «раньше» и «прежде» употреблялись в Мванааке чаще, чем где-либо, и связано это было, по-видимому, не столько с любовью их к истории родного края, сколько с переменами, будоражившими империю два последних десятилетия. Коснулись они, кстати, и театральных представлений, поскольку с момента восшестия на престол Кешо в моду вошли кровопролитные бои, грозившие вскорости, по мнению Газахлара, окончательно вытеснить прежние комедии и трагедии, о которых с восторгом отзывались в своих путевых заметках соотечественники Эвриха. Узаконенные Кешо бои на театральной сцене не были изобретением нового императора, всего лишь возродившего тот вид зрелищ, который запретил в пору своего правления предшественник Бульдонэ, почитая прилюдное убийство «варварством, позорящим обитателей Мавуно в глазах иноземцев». Кешо придерживался иных взглядов, и, дожидаясь начала основной части представления, аррант сделал все возможное, чтобы разговорить Газахлара и узнать, что же тот знает и думает на эту тему.
Первоначально бои между захваченными во время войн пленниками носили ритуальный характер и являлись прежде всего своеобразным жертвоприношением пославшим победу Богам, а затем уже зрелищем, предназначенным развлечь победителей. Устраивавшиеся по случаю выдающихся побед имперского оружия, они прекратились вместе с продвижением войск Мавуно в глубь континента, когда империя обрела более или менее постоянные границы. К тому же пленники являлись товаром, и твердо сидящие на престоле императоры предпочитали не раскидываться их жизнями ради того, чтобы снискать приязнь простонародья.
Театральные представления становились все более изысканными и, что было немаловажно, приносили солидный доход содержателям театров. Настолько солидный, что Кешо, придя к власти, решил пополнить за их счет казну империи, обескровленную постоянными и к тому же не слишком удачными военными кампаниями, им же самим и затеянными. Учиняемая на сцене резня оказалась чрезвычайно прибыльным делом, ибо теперь со зрителей, пришедших поглазеть на нее, взимались деньги, как за театральное представление, и, отнюдь не к чести обитателей империи, следовало заметить, что кровожадности им было не занимать. Глядя на заполнивших скамьи амфитеатра ремесленников, военных, купцов, селян, рыбаков и Небожителей с их слугами и домочадцами, Эврих с удивлением и разочарованием видел, что пришли они сюда с женами и дочерьми и те, в ожидании кровавого представления, почти не обращают внимания на выступления атлетов, шутов, мимов и жонглеров.
Оживленно болтая, обмениваясь шутками и остротами, собравшийся в театре Тор-Богаза люд выпивал и закусывал, благо лоточников и торговцев водкой и вином было хоть отбавляй. Вид улыбающихся, лакомящихся миндалем, фигами и финиками, маленькими жареными осьминогами, сладкими и солеными лепешками, фруктами и пирожками со всевозможной начинкой людей настолько напоминал Эвриху театральные представления в Верхней и Нижней Аррантиаде, что он невольно усомнился в правдивости историй, слышанных от сидящих где-то неподалеку телохранителей и Нжери, категорически отказавшейся составить им с Газахларом компанию и заявившей, что с большим удовольствием отправилась бы на городскую бойню, поскольку там, по крайней мере, льется кровь не людей, а животных, чья смерть является необходимым условием человеческой жизни.
