— Эге! Уж не Иммамал ли это? — пробормотал аррант, натолкнувшись взглядом на невзрачную фигуру сухощавого саккаремца, беседующего о чем-то с продавцом жареных креветок несколькими рядами ниже Центральной ложи, отведенной для императора и его приближенных.
Несколько мгновений Эврих колебался, стоит ли ему окликнуть тайного посланца Мария Лаура, успевшего, как он и предполагал, избавиться от рабского ошейника и, судя по всему, преуспевающего, но тут по амфитеатру прокатился громкий рокот, люди начали подниматься с мест, приветствуя появление императора, и момент был упущен.
— Кешо! Кешо! Да здравствует император! — недружно и без особого вдохновения кричали заполнившие театр зрители. Обернувшийся вместе со всеми к Центральной ложе Иммамал встретился с Эврихом глазами и, как показалось арранту, приветственно помахал ему рукой.
— Кешо! Кешо!.. — пронзительным фальцетом заорал, вскакивая с места, сидевший перед Эврихом Небожитель, и тучная фигура его скрыла Иммамала от глаз арранта.
Следуя примеру окружающих, Эврих поднялся со скамьи, оборачиваясь в сторону вошедшего в ложу императора.
Стоящий на подиуме перед креслом-троном Кешо широко раскинул поднятые вверх руки, не то призывая благословение Великого Духа на собравшихся, не то желая обнять ими весь мир, и выглядел в высшей степени внушительно. Угольно-черный, в белом, уложенном красивыми складками императорском намоге, с золотым обручем в густых, растущих едва ли не от бровей, волосах, он, обладая гигантским ростом, производил особенно сильное впечатление благодаря окружавшим его кряжистым, невысоким, но удивительно широким в кости телохранителям. Нарочито простое одеяние и отсутствие украшений выгодно отличали его от роскошно и даже крикливо вырядившихся Небожителей, а добродушную улыбку, открывавшую два ряда жемчужно-белых зубов, можно было смело назвать лучезарной. Вот только глаза — малоподвижные, тусклые и невыразительные — позволяли находившимся неподалеку людям усомниться в великодушии, мягкосердечии и веселом нраве ныне здравствующего императора. Хотя, поправил сам себя Эврих, помимо внешности, существовали еще и деяния, из которых должны были сделать правильные выводы о характере Кешо даже те, кто ни разу в жизни не видел его ни вблизи, ни издали.
Аррант покосился на Газахлара и подумал, что не зря на редкость молодо выглядевший для своих сорока лет император, чьи волосы не тронула седина, а лицо не избороздили морщины, окружает себя не слишком пригожими и явно превосходящими его по возрасту советниками. Пренебрегая их советами, он имеет в то же время возможность публично обвинить в собственных промахах недальновидных помощников, а ежели дела принимают слишком уж скверный оборот, отдает одного или двух на растерзание толпе, как поступил, например, с барбакаем Мачахой, экспедиционный корпус которого был разбит под Игбарой объединенными войсками Кидоты и Афираэну.
Кешо между тем опустил руки и уселся в кресло, давая тем самым сигнал к началу основной части представления. Загремели тамтамы, и вышедший из Главной арки, расположенной под трибунами восточной части театра, глашатай объявил, что первыми будут биться заклятые враги: славный копьеметатель из племени нундожу и меченосец из рахисов. Вновь зарокотали тамтамы, им вторили трещотки и гуделки, под звуки коих на сцену из Белых ворот вышли два рослых красавца, при виде которых Эврих не мог удержаться от гримасы отвращения.
Нундожу, рахисы и мибу, жившие некогда северо-западнее земель пепонго, никогда серьезно не враждовали между собой, но слова глашатая не были оговоркой, как подумалось поначалу арранту. Яркие плащи — желтый у нундожу и зеленый у рахиса — не были отличительными, присущими этим племенам одеяниями и цветами, равно как нанесенная на воинов раскраска не имела отношения ни к боевой, ни к охотничьей, коими украшали свои тела достигшие совершеннолетия мужчины. И плащи, и набедренные повязки, и раскраска призваны были сделать бой более зрелищным и помочь зрителям отличать бойцов друг от друга, ведь между многочисленными племенами, обитающими по соседству, сходств имелось несравнимо больше, чем различий. Да иначе и не могло быть, коль скоро из века в век между ними практиковались перекрестные браки и кровь их давно смешалась, а обычаи и верования отличались разве что незначительными и незаметными для посторонних деталями.
— Ставлю на желтого два цванга! — капризным тоном произнес сидящий слева от Газахлара Небожитель с длинным невыразительным лицом и еще более длинными волосами, расчесанными на прямой пробор и разделенными на множество прядей, перехваченных на уровне плеч золотыми бляшками, украшенными сверкающими драгоценными каменьями.
— Два на меченосца, — лениво ответствовал сидящий перед ним оксар, презрительно оттопыривая нижнюю губу.
Мельком взглянув на кружащих по сцене воинов: одного вооруженного тремя дротиками и кинжалом и другого — с мечом и щитом, Эврих окинул взглядом амфитеатр и понял, что едва ли не половина зрителей увлеченно билась об заклад, делая ставки на бойцов точно так же, как на соревнованиях колесниц или всадников, борцов, бегунов или стрелков из лука. О да, это очень напоминало Аррантиаду, вот только здесь после соревнования в силе, скорости и мастерстве победитель и побежденный, беззлобно подшучивая, не отправятся пить красное, как кровь, виноградное вино Победивший вернется в бараки для рабов, а побежденный зальет усыпанную морским песком сцену красной, как виноградное вино, кровью и, представ перед Всеблагим Отцом Созидателем, не сумеет оправдаться перед ним тем, что расстался с дарованной ему жизнью, защищая отчий дом, выручая из беды друга, любимую или же просто придя на помощь оказавшемуся в беде собрату, соплеменнику или чужеземцу…
— Как они могут сражаться, зная, что одному из них суждено умереть на потеху толпы? — обратился Эврих к Газахлару, успевшему уже поспорить с сидящим позади него знакомцем.
— У них нет выбора. Тех, кто отказывается драться или же дерется плохо, предают мучительной смерти. Бросают связанными на съедение земляным крабам, опаивают ядом цгульи, от которого человек умирает в страшных мучениях, причем процесс умирания длится двое или трое суток. Есть, впрочем, и простенькие способы медленного и крайне болезненного умерщвления. Например, переломав руки и ноги или ткнув ножом в живот, бросить в сточную канаву или же выгребную яму. — Газахлар устремил на побледневшего арранта проницательный взгляд. — Почему ты не делаешь ставки? Это придает зрелищу особую остроту.
— Я… э-э-э… привык получать деньги, возвращая людям здоровье, а порой и жизнь. Но наполнять кошель за счет чьей-то смерти… — Эврих почувствовал, как начинает подергиваться у него изуродованная шрамом щека, и отвернулся от Газахлара.
— Интересное рассуждение. Но едва ли верное. Оглянись-ка вокруг, ты, кажется, единственный такой чувствительный, — с коротким смешком промолвил хозяин «Мраморного логова» и тихо добавил, наклоняясь к Эврихову уху: — Больше всех наживается на смерти незадачливых бойцов наш достославный император. Но ты ведь не станешь его за это осуждать?
Арранту хотелось ответить, что за подобные зрелища, приучающие людей к виду крови и смерти, надобно не осуждать, а предавать самой лютой казни, дабы другим неповадно было следовать дурному примеру, однако заставил себя промолчать. В конце концов, любая война является способом нажиться за счет чьей-то смерти. Что значит гибель одного-двух или даже двух десятков рабов на сцене театра по сравнению с гибелью двух тысяч, а то и двадцати, на поле брани? И снова ему вспомнился Зачахар и захотелось плакать от собственного бессилия, ибо в конечном счете дело, разумеется, не в таких, как Кешо, развязывающих войны повелителях, а в их подданных. Кровожадной стае псов, которые желают обрести еще более злобного и охочего до крови вожака и, конечно же, рано или поздно получают его. Впрочем, действительно ли это так? Разве может ремесленник или рыбак противостоять императорской власти?
