— Возрадуйтесь, братья! — торжественно провозгласил Просвещенный и Угодный Мбо Мбелек настоятель храма. — Нынче мы не только ублажим Неизъяснимое Божественное начало, держащее каждого из нас в длани своей, но и исполним заветную мечту этого чужестранца, всеми силами души стремящегося постичь суть вещей и явлений. Достичь этого можно, лишь слившись с одним из Божественных начал либо с самим Великим Духом. Может ли существовать более достойный и простой способ слияния с Мбо Мбелек, нежели войти в его уста и навечно стать частью Неизъяснимого?..
Тартунг оскалился и угрожающе заворчал, как загнанный в угол зверек. Бросил вопросительный взгляд на Эвриха и, когда тот отрицательно мотнул головой, процедил сквозь стиснутые зубы:
— Дай мне кинжал!
Рабам в Мванааке не дозволялось носить оружие, и сейчас аррант был этому несказанно рад. Мальчишке, быть может, и доводилось пускать в дело нож, но ведь и храмовые служители обучались не только светильники зажигать. Это прямо-таки сквозило в движениях всех двенадцати. Что же касается Аканумы, то повадки его напомнили Эвриху Агеробарба, и он бы не удивился, узнав, что настоятель храма Мбо Мбелек понимает толк в магических искусствах. На фанатика он не походил, а кто, кроме мага, мог извлечь пользу из человеческих жертвоприношений?
— Дай кинжал! — яростно повторил Тартунг и, не дождавшись ответа, принялся шарить по висящей на левом боку арранта сумке, где лежало несколько остро отточенных ножичков, едва ли годившихся даже на то, чтобы отсечь голову курице.
«Эх, нету с нами Волкодава! Вот с кем в подобные переделки одно удовольствие попадать!»
Аканума продолжал вещать нечто высокопарное, весьма смахивавшее в данной ситуации на издевательства, однако Эврих давно уже перестал слушать его. Зародившийся у арранта план, позволивший бы им с Тартунгом выбраться в случае удачи живыми из этой западни, к коей Нгардмай не имел, естественно, ни малейшего отношения, требовал полной собранности и душевного спокойствия, обрести которое, имея перед глазами зияющую глотку Мбо Мбелек, было не так-то просто.
Впрочем, один верный способ имелся. Упивающийся собственным красноречием Аканума, на коего грядущее жертвоприношение подействовало как немалая фляга доброго саккаремского вина, вызывал у Эвриха такое отвращение, что ему без особого труда удалось перестать замечать его и вызвать перед внутренним взором образ колышущегося под ветром золотого пшеничного поля. Увидеть, как взбираются по приставным лесенкам на стоящие вдоль дороги серебристо-зеленые деревья легконогие и быстрорукие сборщики олив.
У каждого из них к животу была привязана корзина, и действовали юноши и девушки с изяществом и грацией, не залюбоваться которыми было невозможно. Притягивая к себе ветви левой рукой, правой они обирали мелкие черные плоды, причем ловкие пальцы их скользили сверху вниз, как при дойке коров, а рты не закрывались ни на мгновение. Сидя по двое на каждом дереве, они шутили, смеялись, обменивались любезностями, поддразнивали друг друга и казались беззаботными детьми, увлеченными забавной игрой. Золотоволосые аррантки замолкали, завидев телегу, влекомую парой круторогих волов, и, помахав Эвриху рукой, а то и послав ему воздушный поцелуй, вновь начинали щебетать с парнями, радуясь теплому солнечному дню, обильному урожаю и легким облачкам, плывущим в голубом небе Верхней Аррантиады — лучшей из всех земель, по которым ступала когда-либо нога человека.
Извилистая дорога, огибая гряду холмов, спускалась в долину, затем исподволь карабкалась на гору, где женщины в цветных платках на голове жали пшеницу. А с горы уже виден был Фед — чудеснейший из городов, с бело-розовыми домами и красными черепичными кровлями, кажущимися погожим солнечным днем присыпанными золотой пылью. В этот город Эврих приезжал изредка и ненадолго — на день, от силы на два: навестить родителей, проведать братьев и сестренку, старинных друзей и приятелей. Уехав из Феда, дабы не быть выдворенным из него по приказу префекта, он был объявлен изгнанником до конца своих дней и, может быть, именно поэтому продолжал считать свой родной город самым замечательным из всех городов Верхней Аррантиады. Здесь вызревали самые сладкие груши и самые хрустящие и сочные яблоки, здесь варили самое лучшее пиво, пекли самый вкусный хлеб и… умереть он хотел, въезжая в свой родной город на исходе жаркого дня в конце лета.
Так он, разумеется, и умрет. Но будет это еще очень и очень нескоро, ибо далеко ему до Верхней Аррантиады, а нынче находится он от нее дальше, чем когда-либо.
Эврих не дрогнул, ощутив на плечах сомкнувшиеся по знаку Аканумы руки Безликих. Болью отозвался в сердце крик рванувшегося ему на подмогу Тартунга, тотчас же скрученного служителями Мбо Мбелек. «Раб да последует за своим господином» — удобная формулировка, позволяющая избавиться от ненужного свидетеля. Ну что ж, поделом мальчишке, в другой раз не станет у него под ногами путаться. Ежели только этот «другой раз» будет. Но висящий у пояса кошель и сияющий на безымянном пальце его левой руки золотой перстень с огромным плоским изумрудом не может не привлечь внимания Аканумы. Особенно перстень.
Ну так и есть, слава Всеблагому Отцу Созидателю, Богам Небесной Горы и, конечно же, Мбо Мбелек, не лишившему Просвещенного и Угодного ему настоятеля здравого смысла и некоторой алчности.
Тартунг и Аканума с одинаковым недоумением взирали на безмятежного арранта, который если и питал какие-то иллюзии и недопонимал чего-то с великого перепуга, уж теперь-то, когда с плеча его сорвали сумку, с пальца — перстень, а с пояса — кошель и кинжал, должен был сообразить, что Курносая уже протянула к нему свои костлявые лапы. Нет, не сообразил! Совсем, видать, разум отшибло! Тартунг грязно выругался и плюнул под ноги Эвриху. Настоятель знаком велел Безликому подать ему кольцо с изумрудом. Покрутил его перед глазами, полюбовался отсветами факелов в чудесном камне, и тут заглянувший в Эврихов кошель жрец издал приглушенный вскрик и поспешил к Акануме, зажав в ладони овальную серебряную бляшку. Тот самый чингак, который приведет арранта в камеру пыток, ежели попали они сюда с Тартунгом стараниями огорченного проигранным спором Амаши, или же поможет им уберечься от каменной глотки Мбо Мбелек. Мальчишка и в том и в другом случае выскочит сухим из воды, хотя нельзя исключать и третий вариант, при воплощении коего в жизнь Неизъяснимое Божественное начало получит-таки свои жертвы, а чингак, выдаваемый агентам имперского сыска, отправится в храмовую сокровищницу.
Невозмутимое до сих пор лицо Аканумы исказила гримаса разочарования. На высоком лбу вздулась вертикальная жила, и Эврих догадался, что первое предположение — о причастности ко всему происходящему Душегуба — отпадает. Значит, камера пыток ему не грозит, и это уже недурственно…
— Как попала к тебе эта безделушка, чужестранец? — сдавленным от досады голосом спросил настоятель храма.
По виду его нетрудно было понять, что победу праздновать рано, но Эврих ведь и не надеялся, что Аканума отпустит их, едва узрев Душегубов чингак.
— Птичка в клюве принесла.
Он хорошо представлял ход мыслей настоятеля, колеблющегося между желанием принести их с Тартунгом в жертву и попросту вышвырнуть из храма, дабы не провоцировать Амашу на ответные действия.
