— «Птичья лапа»! О, Зепек, не в добрый час увлекся ты игрой! И это при том, что твоя Афарга научилась в конце концов ублажать нас, как ни одна другая девка!
— Все верно! Ранталуки никогда не имели рабов! Это духи предков пекутся о том, чтобы вековая традиция не нарушалась!
— Полно выть! Игра ещё не кончена! Кидай кубик, Серекан!
«Пусть кидает. Пусть позабавится. И пусть это поскорее кончится». Эврих смахнул со лба пот, чувствуя, что ему нечем дышать. Удушливый запах, источаемый чадными масляными светильниками, вонь множества немытых тел и неровный мигающий свет мешали ему сосредоточиться. Кажется, он все-таки переоценил свои возможности и зря ввязался в эту игру.
— «Мешок»! Имперец наступает на пятки белокожему!
— Вот это игра! Вай-ваг, давненько мне не приходилось такого видеть!
— Смените кости, тут какой-то обман! Эти двое сговорились обобрать Зепека!
«Смените. Только побыстрее, — мысленно воззвал Эврих к заспорившим зрителям. — На один бросок меня ещё должно хватить, но ежели здесь после него начнется свалка, свернуть мне шею сумеет даже младенец».
Он искренне надеялся, что собравшиеся, даже заподозрив и обвинив его в колдовстве, не станут разрывать на куски, но полной уверенности в этом, естественно, быть не могло. А рисковать результатами игры, пуская дело на самотек, он не собирался, ибо сам немало пострадал от шуточек Богов, способных в считанные мгновения превратить победу в поражение.
— Давай, аррант! Кидай! Поглядим, в самом ли деле ты пришелся по душе здешним Богам и духам!
— Поглядим, — пробормотал Эврих, в очередной раз подготавливая себя к выбросу невидимой, неосязаемой силы, которую вполне можно было принять за магическую, ежели не знать, что ею в той или иной степени обладает каждый человек. Содрогнулся, представив, как изменился бы Нижний мир, научись его обитатели высвобождать её по своему желанию, и подивился доверию, оказанному ему Тилорном, потратившим немало времени, дабы научить воздействовать на предметы мысленным усилием.
— Поглядим, — повторил аррант и, отыскав взглядом Тартунга, знаком велел ему приготовиться.
«Хорошо бы у парня хватило мозгов заорать в нужный момент что-нибудь о чуде, ниспосланном имперскими Богами для вразумления иноверцев. И да простит меня Всеблагой Отец Созидатель за то, что я пытаюсь спасти рабыню Зепека столь недостойным способом».
Новый кубик ничем не отличался от прежнего и, простучав по столу, лег на скобленые доски так, как ему и предопределил аррант, — шестеркой вверх.
* * *
Бросив на черный, пышущий жаром камень предусмотрительно захваченную циновку, Тартунг уселся на неё и принялся терпеливо ждать, когда Афарга решится приступить к омовению в водах Голубого озера. Возиться с полоумной девицей не доставляло ему ни малейшего удовольствия, но отправившийся рано поутру проведать обезноженного айога Эврих вернется теперь неведомо когда, а погонщики ослов, безусловно, сдержат слово и не пустят Афаргу в шатер до тех пор, пока вонявшая, как протухший кусок сала, девица не станет хоть сколько-нибудь походить на человека. Если бы Эврих давеча не пригрозил, что пожалуется Газахлару, они не позволили бы грязной рабыне провести подле себя и эту ночь, и понять их возмущение было совсем не трудно.
Более того, Тартунг полностью его разделял и не мог уразуметь, чего ради многомудрый аррант приобрел совершенно ненужную им рабыню. Ведь не из-за ошейника же, в самом-то деле? И не потому, что эта пахучая страхолюдина ему приглянулась. Стало быть, из сострадания. Но как мог он сострадать смердящей девке, невесть сколько лет служившей подстилкой целой своре не менее смердящих ранталуков? Нет, что там ни говори, а заходит порой от великой мудрости у его господина ум за разум, и хлебнут они ещё горя из-за этого сумасшедшего сокровища!
Сунув в рот сорванную травинку, Тартунг неодобрительно вперился в темную фигуру, переминавшуюся на берегу озера, воды которого сияли небесной голубизной, пуская нестерпимые солнечные блики, когда их тревожил жаркий, налетавший из Красной степи ветер. Ближе к крепости и расположенному подле неё селению озерников вода теряла свою голубизну, становилась коричневой и мутной. Сотни буйволов, похожих на холмики черной грязи, усеивали правый берег озера, многие забрели в воду так, что только рога и уши их блестели на солнце. А в стороне от них по мелководью шлепали колпицы и цапли, вылавливая не то лягушек, не то мелкую рыбешку.
— Даже у буйволов хватает сообразительности залезть в воду, и лишь ранталуки и их грязные рабыни предпочитают вонять на всю округу, — недовольно проворчал парень, борясь с искушением заорать на Афаргу и силой загнать её в озеро, из коего Эврих, будь на то его воля, сутками бы не вылезал. И дался ему этот безногий айог! Плюнул бы на него и плескался себе сколько влезет, тешил душеньку, а теперь придется ему весь день гнойники вскрывать, отвары, очищающие желудки, готовить, зубы рвать и прочими пакостными делами заниматься…
Некоторое время Тартунг наблюдал за катамаранами, уходившими от селения к размытой полосе дальнего берега, туда, где высилась гряда скал, прозванная Спящей девой. Силуэт её и впрямь напоминал дремлющую на спине великаншу, прикрывавшую своим могучим телом озеро от южных ветров, из-за которых опустошенная ими соседняя долина получила название Жженой.
Катамараны состояли из двух пирог — длинных долбленок, скрепленных между собой на расстоянии четырех-пяти локтей бамбуковыми связками, образовывавшими настил, предназначенный для выловленной рыбы. Каждый катамаран сопровождало три или четыре пироги с двумя озерника-ми на борту. Эврих, едва увидев эти чудо-плоты, загорелся желанием поглядеть на здешний лов рыбы и намеревался упросить кого-нибудь из озорников взять его с собой, однако непохоже, чтобы планам его было суждено осуществиться, даже если Газахлар не возьмет арранта с собой к Спящей деве.
Еще по пути к Голубому озеру Хамдан рассказывал легенду, согласно которой воды его имеют такую яркую окраску из-за того, что дно выстлано дивным синем камнем — лазуритом, осколки коего кочевники находят иногда у подножия Спящей девы. Камнем столь синим, что просвечивает даже сквозь ил и напитывает своим сиянием воды. Эврих разъяснил Тартунгу, что небесного цвета камень является величайшей редкостью и ценится во всем мире на вес золота. Природа вообще исключительно скупа на синие камни, и редкость этого цвета в земле особенно удивляет, ежели вспомнить всевозможные оттенки синего в разнообразнейших красках моря и неба. Чохыши-сказители бают, будто это происходит оттого, что стихия земли не желает подражать стихиям воды и воздуха, поскольку находится с ними в вечной вражде. Так это или нет, ведомо лишь Великому Духу, однако ценность синих камней общеизвестна. Из лазурита же, помимо украшений, изготовляют ещё и восхитительно стойкую краску, используемую для написания фресок не только в Мванааке, но и в Саккареме, и в самой Аррантиаде. Порошок из толченого небесного камня смешивают с рыбьим клеем, смолами или маслами и получают краску, о которой мечтают лучшие художники, расписывающие парадные залы храмов и дворцов…
