Кто-кто, а уж Омира-то подлой тварью не была, и Тартунга до сих пор мучил вопрос, что же он сделал не так, чем обидел, рассердил или прогневил её. Ибо с того памятного дня она старалась всячески избегать своего бывшего товарища и, несмотря на его горячее желание объясниться и готовность в случае нужды покаяться в чем угодно, ни разу не позволила ему переговорить с ней наедине. Сторониться его ей, впрочем, пришлось недолго — как только погода установилась, Тартунга взяли на охоту за слонами, а вернувшись, он узнал, что Омиру увезли на Торг, где калхоги заплатили за неё требуемый выкуп.
Дирины, в отличие от калхоги, приручавших слонов и использовавших их в хозяйстве, предпочитали охотиться на исполинов ради бивней и мяса.
Отправляясь на запад, к Длинному озеру, они рыли на слоновьих тропах воронкообразно сужающиеся книзу ямы, прикрывая их дерном и ветками столь искусно, что осторожные и весьма подозрительные гиганты не могли обнаружить ловушку. Этот способ ловли слонов можно было считать совершенно безопасным, но юноши-дирины, желавшие показать свою удаль, вступали, случалось, с ними и в открытый бой.
Тартунгу посчастливилось наблюдать, как две дюжины молодых мужчин, вооруженных длинными копьями с тяжелыми, свободно отделяющимися от древка наконечниками, сражались со старым могучим самцом. Метнув нацеленные в слоновий живот копья, они, если им удалось попасть, резко дергали за привязанную к древку бечеву. Яд, которым был смазан наконечник, проникал в кровь слона, но действовал так медленно, что каждый охотник успевал бросить копье с новой насадкой пять или шесть раз. За это время разъяренный великан мог разнести в щепы целую деревню и растоптать всех своих мучителей, если бы они не были исключительно ловкими и хладнокровными. Охота, безусловно, стала бы безопаснее и в ней могло бы принимать участие меньше народу, если бы наконечники копий были смазаны хирлой, которую варили пепонго…
Удивление Тартунга тем, что его взяли на охоту за слонами, считавшуюся делом ответственным и почетным, рассеялось, как только он увидел действие яда, изготовляемого диринами. Добывали они его из ветвей ухумбы — небольшого вечнозеленого деревца, растущего на склонах Слоновьих гор и в верхнем течении Мджинги. Ядовитые ветви мелко нарезали, клали в глиняный горшок и варили до тех пор, пока на его дне не оставалось несколько капель густого вещества, напоминающего зеленую смолу. Иногда в неё добавляли яд змей или трупный яд грызунов, но и тогда она уступала хирле в несколько раз. Кроме того, полученный из ухумбы яд не хранился долго, и диринам, понятное дело, хотелось узнать секрет изготовления хирлы, который, как они надеялись, был известен мальчишке, вооруженному кванге и полудюжиной отравленных стрел.
Некоторое время Тартунг колебался, не открыть ли ему тайну приготовления хирлы приютившим его людям, но, побывав на охоте за старым самцом, решил этого не делать. Ему нравились дирины, но и миролюбивые, толстокожие великаны внушали симпатию и благоговение, а трубный клич смертельно раненного исполина прямо-таки потряс до глубины души. Мибу не считали охоту с отравленным оружием делом, достойным мужчин, и то, что можно было простить слабосильным карликам, не слишком-то украшало в глазах Тартунга охотников-диринов. Использование ям-ловушек было, на его взгляд, и то честнее — хитрость против хитрости, но яд… Повлияли на его решение сказать, что ему неведом способ изготовления хирлы, и истории Омиры о необыкновенной разумности слоновьего народа.
Рассказы о том, как слоны защищали своих малышей, поставив их в центр образованного самками кольца, когда вокруг бродили голодные львы, и о том, что они беседуют между собой, обмениваясь важными сведениями, он слышал и от диринов. Он сам видел, как слоны не хотели уходить от ловушки, в которую угодил их товарищ, хотя это были самцы, бродившие отдельно от стада и не слишком заботившиеся друг о друге. Они в самом деле предупреждали сородичей о коварстве людей и не появлялись на тех тропах, где собратья их попадали в ямы. Старые самки, возглавлявшие семьи, состоявшие из десяти-двенадцати слоних с детенышами, и впрямь походили на вождей, а в конце сухого сезона слоны, празднуя его завершение, имели привычку пожирать корни одурманивающих деревьев, после чего становились буйными и ревели на всю округу. Они, подобно его соплеменникам, защищали и поддерживали раненых и больных, но больше всего поразил Тартунга рассказ о том, как безутешная мать несколько дней носила на бивнях разлагающийся труп своего новорожденного слоненка. Он знал, что на такое способны некоторые обезьяны, но те ведь вообще часто ведут себя совсем как люди…
Выслеживая вместе с диринами слонов, Тартунг видел, как умирала среди своих родичей старая самка. Она с трудом плелась за группой, а потом у неё началась агония. Соплеменники принялись подталкивать её, пытались поднять с земли, а когда она затихла, окружили, и каждый по очереди вложил кончик хобота ей в рот. Таким образом слоны, оказывается, не только здоровались друг с другом, но и прощались. Больше всех переживал её кончину прибившийся к семейству самец. Отчаявшись поставить умирающую на ноги, он громко трубил, словно жалуясь на судьбу и призывая вернуться в этот мир.
Если бы Тартунг не видел этого собственными глазами, то, пожалуй, не поверил бы Омире, утверждавшей, что слоны воздают почести останкам своих павших товарищей. Найдя кости соплеменников, они приходят в сильнейшее возбуждение. Задрав хвосты и разводя ушами, исполины, образовав круг, осматривают находку, поднимают одни кости, переворачивают другие. Особое их внимание заслуживают бивни умерших. Они подхватывают их хоботами, берут в рот, передают друг другу. Иногда слоны перетаскивают кости соплеменников с места на место, а порой разбивают найденные бивни о скалы, то есть ведут себя, по мнению калхоги, совершенно разумно, хотя поступки их далеко не всегда понятны людям.
Между прочим, различное отношение к слонам являлось одной из причин вражды между калхоги и диринами. И, глядя, как охотники отрубают у туши мертвого исполина бивни, уши и хобот, как вьются над лужами крови и расползающимися по яме-ловушке внутренностями огромные мерзко гудящие мухи, Тартунг мысленно был на стороне соплеменников Омиры. Было, право же, что-то ужасно печальное в том, что тело великана ещё не остыло, а начавшие его разделку с висков охотники уже развели костер и жарили на нем огромный кусок мяса, на котором держались ресницы и помутневший, окровавленный глаз…
Калхоги, по словам Омиры, относились к слонам как к братьям, и Тартунгу любопытно было посмотреть, насколько слова её соответствовали действительности. Но, разделяя нетерпение Эвриха как можно скорее нагнать отряд Газахлара, он в то же время опасался, что калхоги разочаруют его и тем самым бросят тень на Омиру. И, чего уж там скрывать, он, конечно, намеревался расспросить их о ней, хотя ничего утешительного услышать не рассчитывал. Словом, у него были причины волноваться и кусать губы, когда, выехав на вершину очередного холма, он увидел спускавшийся к огромному озеру отряд, состоявший из двух десятков всадников, вереницы ослов и полусотни серо-голубых великанов, на спинах которых восседали крохотные человечки, вооруженные длинными палками, издали похожими на тонюсенькие соломинки.
