Ильяс поплотнее закуталась в плащ и охватила себя руками за плечи, дабы унять озноб. Она была сильной. Она никогда не отступала и упорно двигалась к поставленной цели. Ей приходилось пользоваться разными способами, чтобы сплотить вокруг себя недовольных правлением Кешо, и никогда ещё она не была так близка к осуществлению своих планов. Стоило ей прикрыть глаза, и перед её внутренним взором вставали лица погибших товарищей. Тех, кто сражался с ней плечом к плечу на границе империи с Кидотой и Афираэну, у безымянных деревушек в восточных провинциях Мавуно, в Красной степи и у истоков Гвадиары. Среди них были мерзавцы и бессребреники, мечтатели и властолюбцы, поборники справедливости и обычные разбойники, поверившие в то, что рано или поздно Аль-Чориль займет место Кешо. Но сейчас… Сейчас надобно думать о живых. Она не может обмануть ожидания тех, кто последовал за ней, и, если понадобится, будет содержать строптивца-арранта под стражей, пока тот не поможет ей заполучить настоящего мага, способного отыскать Ульчи. Если потребуется, она даже закует его в цепи, ибо от него нынче зависит очень многое.
Молодая женщина скрипнула зубами, представив, что бы произошло, схвати люди Амаши Эвриха. У неё случались неудачи, и она всегда находила в себе силы оправиться от очередного удара судьбы, но теперь они были слишком близки к цели, чтобы допустить промах или ошибку. Никогда ещё благодаря затеянной Кешо подготовке к вторжению в Саккарем ситуация не складывалась столь удачно для заговорщиков, и они должны были ухитриться выжать из неё все возможное. Ах, если бы аррант позволил ей прикончить Газахлара, им бы теперь дышалось легче! Насколько же проще управляться с дезертирами, бывшими ремесленниками, селянами и беглыми рабами, чем с такими вот, напичканными всевозможными предрассудками умниками! Хотя и пользы капризный книгочей может принести не в пример больше самого искусного рубаки…
Занятая этими мыслями, Ильяс не сразу заметила появление на плоской кровле ещё одного человека, поднявшегося, как и она, по внутренней лестнице. Уловив краешком глаза движение за спиной, она отступила к краю крыши, стиснув рукоять висящего на поясе кинжала, с которым никогда не расставалась.
— Кому это ещё не спится? — поинтересовалась она, пытаясь разглядеть черты светлолицего незнакомца. — Эврих? Тебе-то здесь что понадобилось?
— Я, так же как и ты, люблю смотреть на ночную столицу. И мне… Я хотел извиниться перед тобой за причиненное беспокойство. Обещаю не выходить из «Дома Шайала», пока Эпиар не даст знак, что пора действовать.
— А-а-а… — смягчившись, протянула Ильяс. — Ну что ж, это другое дело. Разумные речи и слушать приятно. А я уж начала подумывать, не связать ли тебя, дабы умерить чрезмерный пыл.
— Когда звонит большой колокол, маленького не слышно, — пробормотал Эврих. — Не возражаешь, если я побуду здесь немного?
— После того как я запретила тебе покидать без своего позволения «Дом Шайала», выгнать тебя ещё и отсюда было бы слишком жестоко, — ответствовала тронутая покорностью арранта женщина и, помолчав, добавила: — С годами я начала любить ночь больше любого другого времени суток…
В детстве она любила наблюдать за тем, как сумрак приходит на смену дневному свету, а потом его вытесняет тьма. Ей казалось, что она не только видит усиливающееся с каждым мгновением сияние звезд, но и слышит издаваемые ими мелодии, вплетающиеся в звонкое стрекотание цикад и певучее кваканье лягушек. Темнота успокаивала её, смягчая очертания предметов, приглушая слишком яркие краски, заставляя забывать дневные заботы и тревоги. Со временем она подметила, что, если встречать ночь на возвышенности, вечернее небо словно поднимается над землей, открывая необъятные, невидимые днем дали. Наверно, поэтому ночь казалась ей не только таинственней, но и больше, просторнее дня; тьма будто раскрывала незримые, но явно ощущаемые ею двери в иные миры, иные реальности. Именно это чувство затерянности в бескрайних просторах мироздания помогало ей переносить невзгоды, ибо осознание себя крохотной частичкой бесконечности неизбежно приводило к мысли о ничтожности обид, оскорблений и страданий, которые, в силу их малости, следует воспринимать с улыбкой, а то и с радостью.
Глядя, как от Гвадиары поднимается легкий, похожий на дым туман, Ильяс думала о быстротечности жизни, о том, что молодость уходит, а в жизни её до сих пор было так мало мгновений, которые хотелось бы вспоминать. Она украдкой посмотрела на арранта, со светлой улыбкой взиравшего на тонкие, прозрачные облачка, набегавшие на сверкающий лунный диск, и в который уже раз с завистью подумала, что видит перед собой счастливого человека. Уж его-то не грызут сожаления о прошлом, не терзают мрачные предчувствия. О, как бы хотелось ей взглянуть на мир его глазами и понять, что за удовольствие находит он во врачевании смердящих язв, в базарной толчее, в скитаниях по чужедальним землям, не сулящих ему ни славы, ни прибытка? Странно, что и у Таанрета, и у Эвриха глаза хищников: у одного — желтые, у другого — зеленые, но оба отличаются удивительно мягким нравом. Ильяс горько усмехнулась, припоминая, как обвиняла Таанрета в жестокосердии, и с запоздалым раскаянием подумала, что, веди она себя по-другому, Кешо, быть может, и не удалось бы занять императорский престол.
Слушая рассуждения мужа о грядущем благоденствии империи без императора, о создании мощного торгового флота, открытии новых шахт и рудников, она должна была понять, что имеет дело с мечтателем, должна была помочь ему, а вместо этого допекала глупыми упреками, изобличая во всех смертных грехах. А теперь вот изводит придирками чудного арранта, не желая признаваться себе в том, как её тянет к нему. Ведь на самом-то деле она опасалась не того, что Эврих попадется на глаза соглядатаям Кешо — он достаточно осторожен и рассудителен, да и облик научился мастерски изменять. Нет, она просто не желала, чтобы он встречался с Нжери, ибо девчонка и впрямь была прехорошенькой, и трудно было поверить, что аррант так быстро забыл её прелести…
— Неужели ты не видел жену Газахлара с тех пор, как уехал из Мванааке? — неожиданно для себя спросила она. Вопрос прозвучал грубо и был столь неуместен, что аррант вздрогнул, а Ильяс, желая скрыть неловкость, продолжала ещё более вызывающим тоном: — Эта дурочка очаровательна, спору нет! Но за желание видеть её ты можешь заплатить головой. И, что ещё хуже, попав в застенки Кешо, выдать всех нас.
Эврих уставился на собеседницу с таким изумленным видом, словно на лбу у неё вырос рог. Ильяс же, хоть и сознавала, что лучше бы ей замолчать и не усугублять дурацкого положения, в котором она очутилась, дав волю неожиданно нахлынувшим чувствам, с язвительной улыбкой промолвила:
— Потом, когда мы покончим с самозванцем и возведем на трон Ульчи, я подарю тебе супругу моего отца. Ты волен будешь взять её в жены или наложницы и даже увезти на родину в качестве рабыни, а пока изволь ограничиться обществом своей дикарки. Она тоже по-своему недурна и в состоянии, надобно думать, скрасить твое заточение в «Доме Шайала».
В глазах арранта мелькнуло понимание, и он задумчиво пробормотал:
— Ты хотела бы оказаться на её месте? Жажда мщения не испепелила твои чувства? Ты все ещё способна испытывать желание быть любимой и любить?
