Мгновенно освободившись от одежды, они, все ещё охваченные любовным безумием, не стали тратить время на ласки, которые, по их мнению, и без того чересчур затянулись. Тела их сплелись, дыхание смешалось, и Эврих с рычанием ринулся в гостеприимно распахнутые перед ним врата наслаждений. Резкий, рваный ритм скачки их к ослепляющему, безначальному свету, узрев который любовники всякий раз умирают, дабы родиться вновь, радуясь неповторимому чуду божественного слияния, длился недолго. Как не может быть долгим стремительный бросок, в котором бегун выкладывается без остатка, в отчаянном порыве сжигая силы, которых при расчетливом беге ему хватило бы на полдня. Так и не разомкнув сцепленных тел, любовники затихли, приходя в себя, счастливые, ошеломленные, глупо улыбающиеся друг другу в кромешном мраке.
Лежа на бугристых, пыльных мешках, Эврих ждал, когда уймется безумное биение сердца, размышляя о том, что давно уже перестал заглядываться на молоденьких девиц. Ильяс привлекла его прежде всего не внешностью, а внутренней силой, удивительной, полной невзгод судьбой. Любовь и страдания сформировали и укрепили её характер, выковав из нежной, балованной форани бойца, каких поискать, и они же, наложив неизгладимый след на её лицо, придали ему силы и значительности. Арранту не раз приходилось наблюдать за работой ваятелей, резцом и чеканом доводящих вынутые из форм отливки до ума. Это долгая, кропотливая и ответственная работа, в результате которой бронзовые скульптуры и барельефы обретают четкость и завершенность, не присущие грубой отливке. Глядя на лица девушек, можно было лишь догадываться, во что превратятся эти заготовки, каким чеканом поработает над ними жизнь, проявляя одни и стирая иные черты. Каким чувствам и устремлениям души человек позволит произрастать, а какие вытопчет и вырвет, как сорняки на любовно ухоженном огороде.
Между тем руки арранта помимо воли вновь принялись блуждать по телу Ильяс, поглаживая его, пощипывая. Сперва они двигались словно бы рассеянно, прикосновения были легкими, как дуновение ветерка, как касание крыльев бабочки. Но по мере того как росло возбуждение и желание арранта, руки его и губы становились все увереннее и настойчивее. Груди молодой женщины вновь напряглись под его пальцами, выровнявшееся было дыхание сделалось бурным. Обхватив арранта за шею, она подставила ему раскрытый рот, языки их сплелись в любовной схватке, а потом губы её скользнули по его телу.
Ильяс не понимала, почему она так остро чувствует прикосновения арранта, доставлявшие ей неизмеримо большее наслаждение, чем ласки других мужчин. Он делал, в общем-то, то же самое, что и они, но пламя, охватившее её ныне, ничуть не напоминало то приятное, но поверхностное удовольствие, которое испытывала она в объятиях своих прежних любовников. Ей казалось, что тело её тает, плавится под руками и губами арранта, лепящего из неё что-то новое, изнывающее от любовного томления, от желания стать частью Эвриха и в то же время вобрать его в себя целиком, без остатка. И когда оказавшаяся меж бедер Ильяс рука его начала нетерпеливыми поглаживаниями высекать из её глаз искры, она, не в силах дольше терпеть эту сладкую муку, оседлала арранта, и они вновь пустились в сумасшедшую скачку. Руки Эвриха стискивали и ласкали её груди, дразнили отвердевшие соски, а каменная плоть пришпоривала изнутри, так что оба они ощущали себя всадниками, и оба были скакунами, несущимися ко все новым и новым вершинам наслаждения.
На этот раз невозможно прекрасная скачка продолжалась так долго, что солнце сгорело и снова вспыхнуло над умершим и воскресшим из праха миром. Реки высохли и родились заново, моря и горы поменялись местами и, прожив тысячелетия и возжаждав перемен, опять приняли прежний облик. Многие поколения людей появились на свет, состарились и умерли, а двое любовников, словно созданные Богами по единой мерке, все продолжали счастливый бег, кончившийся, как и положено, стонами и всхлипами невыразимого счастья. После короткого отдыха они сызнова потянулись друг к другу, будто впервые очутились рядом, и почувствовали, что должны слиться воедино, как две капли воды. И вновь умирали и рождались миры, гасли и вспыхивали солнца, ибо Время не смело тревожить влюбленных, и даже завистливые Боги, решив, в порядке исключения, не мешать им, отложили до поры заготовленные для них каверзы, испытания и невзгоды…
Глава седьмая. Тразий Пэт
Эврих потер лицо ладонями и с тоской подумал о том, что все нынче, как назло, складывается из рук вон плохо. Голова была тяжелой, словно с похмелья, хотя на давешней пирушке он лишь делал вид, что пьет. Куда-то исчезла Афарга. Один из колдунов, которых посланные Тарагатой гушкавары намеревались доставить в «Дом Шайала», был убит ими по дороге при попытке превратиться в какое-то омерзительное чудище. Кроме того, сама Тарагата взирала на него как на отъявленного негодяя, и Тартунг не зря, надобно думать, посоветовал ему держать ухо востро. Да и с Ильяс… Напрасно он, наверно, дал волю чувствам. И что это на него нашло? Столько сдерживался, и нате вам — прорвало плотину…
Он хмуро взглянул на Тохмола, пришедшего сообщить, что Аль-Чориль желает видеть его. Она хочет, чтобы аррант присутствовал при разговоре предводительниц гушкаваров с колдуном и взял с собой необходимые снадобья.
— Вот ведь неугомонные! Говоришь с ними, убеждаешь, а все без толку. Норовят, упрямицы, на своем настоять, и в результате — ещё один труп. Снадобья им, видишь ли, понадобились! — проворчал Эврих, проверяя содержимое своей незаменимой сумки. — Скажи, что все возьму и сейчас приду.
Тохмол вышел из комнаты, а Эврих повесил сумку на плечо и замер, чувствуя смутное беспокойство и недовольство собой. Что-то он упустил, недодумал, что-то сделал не так…
И куда, хотелось бы знать, Афарга запропастилась? Что ей в городе понадобилось? Дождь как из ведра льет, а она… Тартунг говорит: ревела вчера вечером, потом куда-то ушла, и вот уже полдня её нет. Обидеть её парень не мог, а когда сам он видел девчонку в последний раз, она выглядела весьма довольной собой. Погодите-ка, а не из-за него ли она удрала? Если ей стало известно, что он провел ночь с Ильяс… Вместо того чтобы…
Ему вспомнился торжествующий блеск её глаз, томная, зовущая улыбка и собственные, ни с чем не сообразные порывы. А ведь она ожидала, что он набросится на нее, как голодающий на теплую лепешку… И значить это могло только одно: Афарга накормила его каким-то любовным снадобьем, но он не оправдал её надежд!
— Клянусь Эрентатой-искусницей, это становится забавно! — пробормотал Эврих с кривой ухмылкой на устах. — Девчонка не зря копалась в моих тюках и заглядывала в манускрипты!
Левая рука его потянулась к шраму, избороздившему левую щеку. Похоже, он верно угадал, и все становится на свои места! Ай-ай-ай, как скверно получилось… Ну чем, спрашивается, пришелся Афарге не по нраву Тартунг? И где её теперь искать? Вот ведь не было печали…
Направляясь в комнату, где Ильяс с Тарагатой собирались испытать способности пленного колдуна, он размышлял о том, надобно ли говорить предводительницам гушкаваров о бегстве Афарги, и не мог прийти ни к какому решению. Если сказать, они пожелают узнать причину её исчезновения, а признаться Ильяс в том, что вчера вечером он находился под воздействием любовного снадобья, значило безмерно усложнять и без того их не слишком-то простые отношения. С другой стороны, он может воспользоваться помощью колдуна для поисков Афарги. Для этого надобно послать Тартунга принести что-нибудь из её одежды… Не любит он врать, ох, не любит, но на этот раз придется, и хорошо бы, чтобы его не поймали на лжи.
