Афарга покосилась в сторону предводительницы гушкаваров и, к собственному удивлению, не ощутила ни злобы, ни зависти. Терзавшая её ревность утихла, как только она поняла, что у Эвриха с Ильяс нет будущего. Самой большой страстью матери Ульчи была власть. Жажда власти слепила её так же, как иных — блеск золота. Получив известие о том, что Глядящий-внутрь-себя схвачен приспешниками Амаши — кто-то из предсказателей все же узнал беседовавшего с ним арранта и донес об этом, — Аль-Чориль все же повела своих людей на улицу Оракулов, хотя и подозревала об устроенной там засаде. Она могла бы послать к Мутамак кого-нибудь из своих людей и заполучить Ульчи без шума и кровопролития, но предпочла рискнуть собой и пожертвовать своими людьми, дабы придать достоверность слухам о том, что поиски законного претендента на трон увенчались наконец успехом. Любила Аль-Чориль Эвриха или нет, но она и его, не задумываясь, принесла бы в жертву, если бы это помогло ей посадить своего сына на императорский престол. Трудно поверить, что, обретя столь желанную ей власть, она изменится к лучшему и осчастливит своим правлением обитателей империи….
— Скажи-ка, а почему все же ты вывела нас на Мутамак, а не на Ульчи? — прервал размышления Афарги Пахитак.
— Я предположила, что следы, оставленные на коралловой бусине зрелым человеком, окажутся заметнее следов младенца, и так оно и оказалось, — ответила девушка. — Отыскать след новорожденного почти невозможно, и, вероятно, поэтому колдуны, призванные Амашей, не сумели найти Ульчи, несмотря на все старания.
— Ишь ты! — восхитился Пахитак. — А ведь и в самом деле похоже на правду!
— …мне очень жаль. Они удивительные создания! Вы слышали историю о том, как слон, за которым гнались охотники, поливал себя извлеченной из желудка водой? Он сунул хобот глубоко в глотку и обливал плечи и затылок, чтобы охладиться, — различила в царящем вокруг шуме Афарга голос Эвриха.
— Да-да, я тоже слыхал о слоненке, стоявшем целый день на солнцепеке рядом с погибшей от жажды матерью. Он добывал воду из своего желудка и обливался ею, — поддакнул арранту кто-то из гушкаваров.
— Прекратите, братцы! Неужто больше поговорить не о чем? — вмешался Кужаул. — Пусть лучше Эврих споет. Не зря же Тартунг дибулу приволок!
— Зря. Нет у меня нынче желания петь.
— Вай-ваг! Такое событие, вон даже Аль-Чориль с Тарагатой запели, а ты не хочешь!
— Не хочу. Спойте лучше что-нибудь сами. А я вам подыграю.
Аррант и в самом деле выглядел усталым и замученным. Афаргу так и подмывало крикнуть гушкаварам, чтобы они оставили его в покое, ведь он целый день ходил по их укрывищам и возился с ранеными, но после того как она так оплошала на Меловой улице, невместно ей было повышать голос.
— Спой для меня, не ломайся! — поддержала соратников из дальнего конца зала Аль-Чориль. Не попросила — потребовала, и Афарга с болью заметила, как вздрогнул Эврих, растерянно потер пальцами шрам на левой щеке.
Приняв из рук Тартунга дибулу, покрутил в руках, словно забыв, как надобно с ней обращаться, потом все же пристроил на коленях, коснулся жалобно отозвавшихся струн.
В зале опять зашумели, разбирая принесенные с поварни пышущие жаром лепешки, миски с дымящейся рыбой, калебасы с пальмовым вином и кувшины с рисовой водкой.
— Ну давай, любовное или героическое, — нетерпеливо подсказал Яргай.
Эврих вздохнул, уставившись в закрытое ставнем окно, пробежался пальцами по струнам и запел:
Мрак надвинулся. Колючие
Звезды очи мне слепят.
Безвозвратно, безнадежно
Отблистал, отгорел закат.
Этот день лишь печаль и горечь,
Лишь слова прощанья принес.
Выкатило туч кипенье
Труп луны на небесный плес.
Разошлись, и теперь уж поздно
Руки ломать в глухой тоске.
Волны памяти скроют, смоют
Наших встреч следы на песке.
Звуки шагов все тише, глуше,
Вот и умерли вдалеке.
Тучи-рыбы глотают звезды
В текущей над миром черной реке…
— Опомнись! Что за похоронные настроения? Ничего себе обрадовал! Таким вытьем ты нам все пиршество испортишь! — негодующе завопили гушкавары. Аль-Чориль нахмурилась, закусила нижнюю губу, и Афарга подумала, что если бы соратники её не были пьяны и слишком заняты сами собой, то сообразили бы, что Эврих точно исполнил пожелание их предводительницы. Стало быть, не зря Тартунг ходил нынче на встречу с Иммамалом — отъезд из Мавуно дело решенное. Вот только захочет ли Аль-Чориль отпустить Эвриха?..
— А повеселее у тебя в запасе ничего нет? — продолжали наседать гушкавары на арранта.
Обычно он охотно шел навстречу их просьбам, но на сей раз у него явно не было настроения веселиться. Звуки, извлекаемые Эврихом из старенькой дибулы, навевали печаль, и он, кажется, вовсе не собирался с ней бороться.
— Если хотите, я попробую спеть «Хвалу снам», сложенную вашим соотечественником — славным Мишгушем. Ничего веселее в голову что-то не приходит, — предложил аррант и, не дожидаясь одобрения гушкаваров, негромко запел:
Упоительны мгновенья, когда явь сменяет сон.
Каждый из нас во сне красавец, и каждого ждет трон.
То, что сбыться в жизни нашей не сумело, не смогло,
Исполняется, как будто всем безудержно везло.
Старики помолодели, вдовы обрели мужей:
Павшие в боях вернулись, сгинувшие средь морей.
Все вокруг преобразилось, мы иные, мир иной,
То, о чем весь день мечтали, держим крепкою рукой.
Как ваятель, как художник, изменяем жизнь во сне,
Но не каждый сон, пожалуй, можно рассказать жене.
Чей-то взгляд, когда-то нежный, столько лет прошло, и вдруг:
Замираем — неужели? Ты ли это, милый друг?
— Во! Это по-нашему! Давай про милого друга! — одобрительно выкрикнул кто-то из дальнего угла трактира. Кто-то пьяно расхохотался. Афарга зажмурилась, ощутив привычную тяжесть и жжение в груди. О, Алая Мать, ну зачем он поет этим людям? Ну почему, почему у этого арранта, владеющего самым ненужным и бесценным, быть может, самым бесценным на земле сокровищем — нежным и любящим сердцем, нет в нем места для нее?
Из задуманного прямо — многое то вкривь, то вкось
Воплотилось, а иное так и вовсе не сбылось.
Как легко во сне прощаем, вспоминаем о друзьях,
Перебарываем робость, пересиливаем страх!..
И как трудно пробуждаться, начиная новый день!
Он реален, но реальность после сна бледна, как тень.
Заплутав в её тенетах лживых дел и лживых слов,
Мы растерянно лепечем: «Ночь, пошли хороших снов».
«И все-таки он будет моим! Я напрошусь, увяжусь за ним, умолю взять с собой хоть в Саккарем, хоть в Аррантиаду, хоть на Сегванские острова! И никуда он от меня не денется! — поклялась сама себе Афарга. — Если ему нравятся разбойницы — стану разбойницей. Если ему нужны помощницы-врачеватели — стану врачевателем. А если не получится влюбить его в себя, соблазнить, заставить думать только обо мне обычным способом — зачарую. Заворожу, заколдую, но он будет моим! Все равно не жить мне без него!»
