«Почему из всего сотенного каравана — именно отец? Почему Майкен? Уж если кто и заслужил жизнь, то именно они! Почему не я? Никчемный мальчишка, непослушный сын, нерасторопный спаситель…» Слова Майкен снова и снова звучали в голове: «Наши судьбы связаны, Токе, твоя и моя. Я верю, что, пока мы вместе, со мной ничего не может случиться». «Как же я подвел Майкен, как обманул ее веру в меня!»
Но другой голос внутри него, тонкий и упрямый, спешил с оправданиями: «Разве не было бремя доверия, возложенное на тебя Майкен, слишком тяжелым для твоих плеч? Разве может обычный человек, каким бы смельчаком и искусным воином он ни был, тягаться со сверхъестественными силами, со злым роком, возможно, с самим… колдовством?»
Токе поежился — не столько от холодного утреннего воздуха, проникающего под тонкую одежду, сколько от холода, скопившегося в груди. Он не мог видеть Кая из-за спин шагающих прямо перед ним Пусты и Бекмеса. Но он знал: человек с глазами ворона — там, впереди, бредет замыкающим в следующей связке.
В тот же памятный вечер у костра Майкен сказала: «Говорят, что это он принес несчастье в караван. Что он — проклят и навлек проклятие на нас. И что у него… глаза ворона». Разве не о Кае предупреждали страшные слова гадалки? Разве не прав был несчастный Маджар? Что, если действительно все выпавшие на их долю несчастья — дело рук одного человека? Что, если, послушай они тогда забившего тревогу меховщика, прогони странного чужака, и обошла бы беда караван стороной? И отец, и Майкен были бы сейчас живы…
На миг Токе представилось лицо Кая таким, каким он видел его во время пытки фанг: осунувшееся, смертельно-бледное, с глазами — провалами в беспросветную бездну страдания. Он вспомнил, как снежно-белая голова в отчаянии билась о борт; как жилы на тонкой шее напрягались в заглушённом кляпом, бесконечном крике; как худое тело сотрясала мелкая страшная дрожь…
Токе помотал головой: «Если Кай и был черным магом, то либо безумцем, либо последним неудачником. Допустим, ему отчего-то приспичило уничтожить оказавших ему гостеприимство людей. Зачем тогда суетиться, вызывая пыльную бурю, потом пустынного демона и, наконец, гайенов — как бритых, так и покрытых шерстью, — когда при такой-то силище ему небось достаточно было бы пальцем шевельнуть — и все они рассыпались бы пылью?
Нет, ерунда какая-то получается! Ну какой из Кая колдун! Стал бы он тогда меня из беды за шиворот вытаскивать и издевательства „псов“ терпеть наравне со всеми? Глупо искать оправдание случившемуся в игре сверхъестественных сил. В жизни все гораздо проще и страшнее. Караван вырезали гайены, и они же Майкен убили. Только вот я должен был им помешать — и не смог. Слаб был, неумел, медлителен — потому и не смог. И еще: если бы Кай не увел меня тогда от каравана, если бы не задержал, встав у меня на пути… Кто знает, может быть, я еще успел бы… еще успел бы…»
Сцена схватки за Майкен вновь и вновь проносилась перед внутренним взором Токе. И постепенно крепла его уверенность в том, что, окажись он на месте парой минут раньше — пока еще жива была Назанин, пока еще не пал раненый Аркон — все, все! могло бы сложиться по-другому. Воспоминания о том, что произошло после того, как схватка была окончена — бесславно для него, — Токе поначалу гнал от себя. Он вообще мало что помнил о тех первых днях на корабле гайенов, когда Майкен была еще жива, и ее поруганное тело, ее дикий взгляд затравленного животного все время находились у него перед глазами. И он ничего не мог сделать.
Место, где Токе пребывал тогда, больше всего было похоже на Лимб — то промежуточное ледяное пространство, которое, по верованиям его народа, отделяло мир живых от царства мертвых. Пустота, заполненная призраками, в которой заблудился его дух, тень среди теней… Странно, но именно смерть Майкен вернула Токе. В одной страшной судороге боли он снова оказался среди живых. И он кричал — кричал, проклиная эту жизнь, не зная, зачем снова вернулся в мир. Но со временем знание пришло.
В нем будто распрямилась сжатая до смертельного напряжения пружина, и страшные картины, загнанные в самый дальний уголок сознания, вырвались на волю и захлестнули его. Он страдал, но заставлял себя вспоминать все, до последней мелочи, снова и снова. Все, на что принуждал его смотреть сквозь бессильные слезы человек с собачьей головой на кисти. И каждый раз, когда Токе казалось, что больше он не выдержит, что сердце его лопнет от невыносимой боли, он повторял про себя имена, данные им тем пятерым гайенам, что мучили и убили его любовь. Вихлястый. Амбал. Улыба. Кривой. И наконец, Собачья Голова. И каждый раз к этим именам он добавлял два слова: «ненавижу» и «убью». Это были не просто слова, которые помогали ему выжить. Это была клятва.
Как часто, когда глаза Токе украдкой скользили по узкому лицу Кая, избегая его взгляда, ему хотелось произнести ту же страшную клятву и добавить имя бывшего друга. Труса, виновного в роковом промедлении… Но потом он вспоминал ровное биение сердца под своей дрожащей ладонью, крепкую хватку на своем ремне, не давшую свалиться с лошадиной спины во время бегства от демона; вспоминал обещание, данное Майкен, и ее прощальный жест, обращенный не только к нему, но и к человеку, перед которым она когда-то испытывала ужас… Токе не был уверен, что девушка хотела сказать этим жестом: перед смертью ум ее явно помутился. Хотела ли она напомнить о данном им обещании? Или указать на своего убийцу? Ответа на этот вопрос он никогда уже не узнает…
— Слушай, не терзай ты так себя, — донеслось вдруг до Токе в ту даль, куда завели его неотвязные мысли. — Жизнь за тебя это сделает.
— О чем это ты? — настороженно бросил он Аркону через плечо.
— О чем, о чем… Ты ведь о ней думаешь, верно? Себя винишь? Думаешь, я дуболом тупой, не понимаю? — Токе захотелось взвыть, но он смолчал и только закусил губу, надеясь, что на этом Арконова тяга к задушевным разговорам исчерпает себя. Но не тут-то было. Парень не только не заткнулся, он начал философствовать. — Вина — она как мешок, набитый камнями. Поставь его на землю, и тебе сразу станет легче. Майкен никто не мог спасти: ни ты, ни я, ни даже наш белогривый друг. Что случилось — случилось, с этим придется смириться…
— Друг! — фыркнул, не выдержав, Токе. — Он даже не попытался!
— Может быть, это потому, что он был слишком занят, спасая тебя?
У Токе от неожиданных слов Аркона перехватило дух, и несколько мгновений он вместо ответа только беззвучно открывал и закрывал рот. Он был рад, что связанные спутники не могли видеть его лица.
— Да он… Он собственную задницу спасал, вот что! — наконец удалось выдавить ему.
— Ну, в этом парень не слишком преуспел, ты так не считаешь? — ехидно заметил Аркон. — Зато, когда мы корабль волоком тащили, он мне не дал упасть: ни на песок, ни духом. И за дурака Маджара заступился. А гайена этого как здорово уделал! Хрясь — и нож в сердце! Это даже было красиво… В общем, белогривый оказался совсем даже ничего, хотя поначалу я его не понял…
— Да что ты его все нахваливаешь?! — не выдержал тут Токе. — Он тебя что, сватом ко мне заслал?
