Отворилась дверь, вошли двое: толстяк и угрюмый. Впрочем, угрюмый сейчас таковым не являлся — он явно предвкушал несказанное удовольствие. Толстяк сел на диван, мордоворот — в кресло.
— Приступим, — сказал толстяк. — Куда вы дели то, что взяли в клинике?
— Не понимаю. — Мне удалось равнодушно пожать плечами. — Я не был в клиниках года два, у меня хорошее здоровье.
— Скоро, дружок, оно станет похуже, — пообещал угрюмый, и в его голосе послышались такие нотки, что я мысленно содрогнулся.
— Вы были в клинике. — Толстяк не спрашивал — утверждал. — И вы там кое-что похитили. Куда вы дели похищенное? Если передали, то кому? Если спрятали, то куда?
— Не был я нигде. О какой клинике идет речь?
Толстяк облизнул губы и прикрыл серые глаза. Скулы у него закаменели.
— Послушайте, Метальников, — сказал он. — В клинике вы были. Имеет ли смысл запираться? Не заблуждайтесь, у нас очень серьезные намерения.
Он знал меня по фамилии, и это многое меняло. Во всяком случае, кое в чем запираться уже не имело смысла. Даже и без их серьезных намерений…
— Ну хорошо, — сказал я. — Если речь идет о клинике доктора Марголина, то я там действительно был. Разговаривал с персоналом, собирал кое-какую информацию.
По идее усач должен был бы спросить меня, на кого я работаю. Но он не спросил, он опять утверждал:
— Понедельник меня не интересует. Вы были в клинике в ночь на среду. И взяли там кое-что, вам не принадлежащее. Где оно?
— Я никогда не был в клинике Марголина ночью. По ночам я привык проводить время в собственной постели.
Толстяк вздохнул:
— Мне жаль вас, Метальников! Вы все равно заговорите, но после этого хирургам придется собирать вас по кусочкам. Если останется что собирать!.. — Он глянул на угрюмого.
Тот встал и вышел. Через минуту вернулся — с утюгом в руках. Включил утюг в розетку, повернулся ко мне:
— Сейчас, дружок, ты заговоришь!
У него были такие глаза, что я бы с удовольствием заговорил. Да вот только догадывался — и даже не догадывался, а попросту был уверен! — что жив буду лишь до тех пор, пока молчу. Нужны им очень эти хрустальные шкатулки, ой как нужны! Значит, они нужны и мне…
В комнату зашел рыжий, кивнул толстяку и вышел. Толстяк повернулся ко мне:
— Мы только что проверили ваш «стерлинг», Метальников. Отпираться бесполезно! Вы были ночью возле клиники! Компьютер показал тех, в кого вы стреляли. Их трупы нашли вчера утром недалеко от запасного выхода.
— Я в них не попал, — сказал я.
— Неважно! Пусть бы даже и попали!.. Главное, вы побывали в клинике. И взяли то, что вам не принадлежит! Где оно?
— Ну хорошо! — Я вздохнул. — Был я той ночью в клинике. Скачал кое-какую информацию из гейтса в кабинете Марголина. Могу вам ее предоставить.
Усатый толстяк вновь прикрыл глаза и поиграл желваками на скулах.
— На кой нам ваша информация! Мы и сами можем ее скачать. Вы взяли нечто материальное.
— Ничего я там больше не брал. Христом-богом клянусь! Чего ради скрывать?
— А это, дружок, ты тоже сейчас расскажешь! — ласково пробормотал угрюмый.
— Да не брал я больше ничего! — Я пустил в голос слезу. — Как на духу говорю!
Толстяк повернулся к угрюмому, кивнул. Тот встал, подошел, схватил левой рукой меня за рубашку на груди, а правой, как кувалдой, нанес удар по макушке…
Глава 27
Очнулся я от запаха нашатырного спирта. Хотел пошевелиться, но не сумел. Открыл глаза.
Оказывается, пока я валялся без чувств, хозяева разложили кресло-кровать, и теперь я лежал на нем, голый, прикрученный к ложу бельевым шнуром, стягивающим грудь и щиколотки. Кажется, под меня постелили полиэтиленовую пленку. Руки были заведены за спину, и браслеты больно врезались в поясницу.
Толстяк и угрюмый нависали надо мной, будто две плакучих ивы над речкой. В правой руке угрюмый держал утюг, в левой — поролоновую губку. Рыжий стоял у окна, сматывая в бухточку остатки бельевого шнура.
— Продолжим, — сказал толстяк. — У вас есть последняя возможность сказать, куда вы спрятали похищенное.
— Не прятал я ничего! — прорычал я: душу мою переполняла злоба. — Жив останусь — вам конец! Ты, морда, будешь первым!
— Ой, боюсь-боюсь-боюсь! — осклабился угрюмый. Загнал мне в рот поролон. И поставил на живот утюг.
Это было последнее, что я помнил отчетливо. Дальше все смешалось.
Адская боль… «Где похищенное, Метальников?»… Адская боль… «Где похищенное?»… Чей-то голос (мой?): «Не зна-а-аю!»… Вонь горелого мяса… «Сейчас я испеку тебе яйца, козел!»… Чей-то стон… «Говори, где похищенное!»… Опять боль… «Обоссался, сучье вымя!»… Хочется вопить, но кляп… «Где похищенное, Метальников?»… Тело пожирает огонь… «Не переборщить бы, Костя!»… Огонь подбирается к сердцу… «Хватит, Костя, хватит! Шеф нам башку оторвет!»… Укол в плечо, и вокруг распахивается спасительная тьма…
Глава 28
Меня опять лепили, как пластилиновую фигурку. И вновь втыкалось в грудь копье. Втыкалось и останавливалось, на какой-то микрон не добравшись до сердца. И растерянные зеленые глаза плавали над миром, будто воздушные шарики…
Когда я пришел в себя, часы показывали 8.17. Боли не было. Правая рука закинута за голову. Хотел ее поднять — не слушается. Потом понял: на руке браслет, не пускает. Полежал немного. В памяти одно за другим всплывали события недавнего прошлого. Будто кто-то сдавал карты, а моя голова была игральным столом, впитывающим номинал… Тройка — я Арчи Гудвин, который совсем не Арчи Гудвин… Семерка — меня похитили… Туз — меня прятали… Очко — я жив!
Перевел дух, попытался поднять левую руку. Та, неожиданно, оказалась свободной. Перенес ее к промежности, шевельнул пальцами, пощупал.
Главные мужицкие инструменты были целы. Что ж, и на том спасибо, парни!..
Тут же зачесался живот, возле пупка. Я перенес руку туда. Пальцы коснулись чего-то липкого и прохладного. Боли по-прежнему не было. В голове окончательно прояснилось, и понял, что лежу на диване. Голый…
Чуть слышно стукнула дверь. Я посмотрел в ее сторону.
В комнату вошел рыжий с какой-то баночкой в руках. Приблизился, скрутил с баночки крышку и принялся мазать то место на животе, где чесалось, чем-то липким и прохладным.
— Это биоколлоид, — пояснил. И вдруг заорал: — Эй, он пришел в себя!
Биоколлоид — это хорошо. Это не только избавление от боли, это излечение ран в течение ближайших шестнадцати часов. В том числе и ожогов третьей степени…
Вновь стукнула дверь. Толстяк.
— Как вы себя чувствуете, Метальников?
