Его понесло. Слова полились рекой. Наверное, неопределенность последних минут так истерзала душу, что ему не просто вещать — вопить хотелось.
Я послушал немного. А потом сказал:
— Ладно, ступайте. Господь с вами!
Он замолк на полуслове, вздохнул.
— Идите, идите.
И он пошел. Выбрался из машины, глянул на меня. Разумеется, увидел лишь отражение далеких окон собственного дома. Сделал по направлению к подъезду шаг, другой, третий… Плечи его опускались все ниже, ниже — думаю, ему очень хотелось кинуться на тротуар, прижаться, раствориться в асфальте…
— Поехали, малышка, — сказал я.
— Может быть, для гарантии все-таки…
И тут едва тлевший фонарь вспыхнул. Кунявский оглянулся. Лицо его было мертвенно-белым, словно у покойника, но плечи распрямились.
— Попомни мое слово — он нас продаст, когда вспомнит! Увидит сейчас в прихожей своего Будду и все вспомнит…
— Поехали! — повысил я голос. — Через сто метров остановишься.
Едва мы тронулись, освещенная фонарем фигура скрылась за кустами. Представляю, какое облегчение он сейчас испытал. Словно заново родился…
Миновав следующий фонарь, Инга остановила «Забаву». Я продолжал смотреть в заднее стекло.
— Чего ты ждешь?
— Выключи габариты!
Она послушно утопила кнопку.
— Чего ты ждешь, конь в малине?
Огни приближающейся машины выхватили из темноты Ингино лицо: она смотрела на меня с естественным недоумением. Я отвернулся, вновь взглянул на темные окна квартиры Кунявского. Свет в них не загорался.
Неужели я ошибся?..
А потом раздался визг тормозов.
Я опустил глаза и успел увидеть распластавшуюся в воздухе человеческую фигуру, летящую прямо под колеса отчаянно тормозящей машины. Глухой удар. Мелькнула в свете фар слетевшая с ноги туфля. Шлепок — это грянулось об асфальт переломанное тело.
Совершившая наезд машина остановилась. И тут же, визжа покрышками, сорвалась с места, стрелой пролетела мимо и скрылась за углом.
— Конь в малине! — потрясение воскликнула Инга. — Он что, с ума сошел!
— Вряд ли, — сказал я. — Наверное, все-таки проснулась совесть.
Моя совесть молчала. Поскольку в гейтсе присутствовал режим «Синдром суицида», значит, Борис Соломонович Кунявский хотя бы раз использовал его в практике. Из ничего не будет ничего… Какой мерой ты меришь, такой и тебе отмерится… Око за око, зуб за зуб…
Я, правда, ждал, что он выбросится из окна собственной квартиры, и вовлечение в это дело постороннего человека стало для меня неприятной неожиданностью. Но тот удрал с места происшествия. И этим изрядно облегчил груз, который я возложил себе на душу…
Глава 51
Когда Инга, простонав: «Хватит, миленький!», распласталась в изнеможении рядом, я спросил:
— Ты знала, что со мной сделали?
— Нет, — пробормотала она. — Мне показали твой портрет и приказали забрать у Кунявского и отвезти в «Прибалтийскую». Там на имя Максима Метальникова уже был заказан номер. Ты был не то чтобы без сознания, но абсолютно послушный. Держался за меня, как ребенок за мамину юбку. Когда мы вошли в номер, там уже были два каких-то типа. Я их больше никогда не видела. Меня даже на порог не пустили. Велели прийти утром, к девяти. Ты должен будешь спуститься в холл. Сказали, утром будешь как огурчик, но я должна поинтересоваться твоей биографией. Биографию я нашла потом в своем домашнем гейтсе.
— У Кунявского ты забирала меня по приказу Раскатова?
— Да.
— И ты не встречала меня в Пулкове, одетая в осиновое платье?
Вопрос был теперь абсолютно глуп, но я не смог не задать его. Будто апельсиновое платье связывало меня с чем-то давно забытым, но безопасным…
— Нет. Я должна была накормить тебя завтраком и привезти в офис, на встречу с Раскатовым. Я ничего о тебе не знала.
Я вздохнул. Подумаешь, Пулково!.. Уж коли человека можно заставить шагнуть под колеса автомобиля, так много ли трудов надо, чтобы вложить в его память то, чего не было?..
— Ты мне веришь, Максима?
— Верю ли я тебе? — Я взял с тумбочки сигареты и закурил. Похоже, время для главных вопросов все еще не наступило. Иначе опять не миновать металлической решетки. — Верю, малышка.
— Прикури мне тоже.
Я отдал ей сигарету и взял из пачки новую. Мы находились в номере одного из заведений, предоставляющих совместную постель парам, которым некуда деться. Здесь не требовали документов, и я зарегистрировался как Иван Петров, а Инга — как Марья Петрова.
Тип, содравший с нас двадцатку и выдавший ключ, даже не хмыкнул: в предыдущей строке журнала красовались фамилии Сидорова и Сидоровой. А перед ними записалась чета Ивановых. Фантазия сгорающих от нетерпения любовников была еще та!..
Инга глубоко затянулась и повернулась ко мне спиной.
Белые полоски незагоревшей кожи, перечеркивающие ее ягодицы, казались крыльями неведомой птицы, улетающей в заокеанские дали, где я никогда не был и, видимо, не буду.
— Наверное, америкен бой, это произошло между нами в последний раз.
— Почему? — спросил я.
— Потому что, став самим собой, ты меня разлюбишь. У тебя наверняка есть другая…
Я покривился: ну почему женские мысли так однообразны? Почему одни и те же вопросы возникают снова и снова?..
— Ошибаешься, малышка! Никогда я тебя не разлюблю!
Я не врал: тот, кто вернется в мое тело, будет уже не «я». Однако говорить об этом не стал. Я просто повернул ее лицом к себе. Отобрал сигарету. Закинул Инге руки за голову. И доказал, что она ошиблась. По крайней мере, в отношении словосочетания «в последний раз»!..
Глава 52
Утром я решил, что время для тех вопросов, которые я не мог задать тридцать с лишним часов назад и. минувшей ночью, все-таки пришло. Инга начала одеваться, когда я задал первый из них:
— Ты так и не знаешь, кто за тобой следит?
— Теперь уже знаю. — Она застегнула застежку бюстгальтера, быстрым движением развернула его чашками вперед и спрятала груди. — Агенты Раскатова.
— А ты, значит, не его агент?
Она промолчала, а я почувствовал, как судьба вновь начала возводить между нами металлическую решетку. Однако сломать эту преграду теперь могла только правда.
— В прошлый раз ты говорила о каком-то эксперименте, который проводится совместно с американскими коллегами… Ты ведь врала, Инга!
Она оставила в покое бюстгальтер и закрыла лицо руками. Я ждал.
