Но он жив!
Он прошел сквозь игольное ушко и выжил!
Не важно, какой ценой — все лучше смерти и исчезновения. Мысль о том, что он жив и будет жить, приносила чудесное удовольствие — и то, как бессознательно его грудь наполняется воздухом, и то, как в животе урчит от голода, а мочевой пузырь требует освобождения, — раньше он обращал на все это очень мало внимания. Возникло полное понимание (скорее даже мудрость) того, что деградация тела и дискомфорт не стоят печали. Он наслаждался своим новым обликом, чувствуя, сколько силы и здоровья сосредоточено в обновленном теле — особенно остро это чувствовалось в грязном вонючем помещении.
С его глаз словно сорвали пелену, и он снова увидел сцены из юных лет в горах Харнабхара, у Великого Колеса. Он вспомнил отца и мать. Вспомнил свой героизм на поле битвы под Истуриачей. Все эти воспоминания вернулись, совершенно отчетливые, словно отмытые, как если бы все это случилось с кем-то другим.
И он снова вспомнил свой выстрел в Бандала Эйт Лахла.
Сознание того, что его пленница не бросила его умирать, наполнило душу Лутерина неизмеримой благодарностью. Неужели это из-за того, что он не изнасиловал и не избил ее? Или то хорошее, что она сделала для него, не имеет никакого отношения к тому, что случилось между ними раньше?
Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, испытывая жалость: она была так бледна, так беспомощна... Он положил руку ей на лоб, чувствуя исходящий от нее острый и едкий запах. Ее бессильно мотающаяся голова повернулась к его руке, словно ища ласки. Потом ее пересохшие губы разошлись, и острые зубы в мгновение ока впились в его плечо.
Шокерандит в ужасе отпрянул. Схватив с пола кусок мяса, он бросил Торес еду. Она мгновенно оторвала кусок, но не смогла жевать. Безумие высшей точки болезни мешало ей координировать действия, позже это должно было пройти.
— Я не брошу тебя, — сказал он ей. — Я буду ухаживать за тобой. Пойду на палубу, умоюсь и немного отдышусь.
Из укуса на его плече текла кровь.
Сколько это уже продолжается? Он с трудом открыл дверь. Корабль полнился скрипами, по проходу блуждали зыбкие тени.
Испытывая удовольствие от нового ощущения силы и энергии, которыми налилось тело, он выбрался по трапу на палубу и осмотрелся. На палубе не было ни души. Даже у руля — никого.
— Эй, кто-нибудь! — позвал он. Никто не ответил, хотя где-то в стороне что-то или кто-то задвигался.
Встревоженный, он бросился вперед, выкрикивая призывы. Возле мачты лежало наполовину раздетое мертвое тело. Мясо с груди и рук мертвеца было грубо срезано ножом и — он не сомневался в этом — съедено...
Глава 7
Желто-полосатая муха
Нельзя сказать, что в облике Ледяного Холма было нечто выдающееся; более того, в сравнении с большинством холмов и гор Сиборнала он казался просто прыщиком на земле. Но холм возвышался над окружающей равниной и господствовал над окраинами Аскитоша. Замок стоял на вершине, господствуя над самим холмом.
Когда дыхание северного ветра приносило дождь, вода собиралась на крышах, укреплениях, скатывалась по зловещим шпилям замка, и, стекая вниз по желобам и сточным канавам, изливалась на головы населения Аскитоша, словно передавая им привет от олигарха.
Единственное преимущество такого приподнятого и открытого расположения — по крайней мере для олигарха и его Внутренней палаты — заключалось в том, что новости достигали замка очень быстро: не только благодаря потоку гонцов, с трудом преодолевающих булыжник ведущих к замку дорог и скользкие ступени, но скорее благодаря неустанному миганию гелиографов, передающих сведения от далеких корреспондентов. В Сиборнале была устроена целая сеть сигнальных станций, задуманная таким образом, чтобы информация по главному руслу неуклонно направлялась к Аскитошу, к той широте, где лежала столица. Таким образом до сведения олигарха — если предположить, что он определенно существует, — были доведены вести о том, что армия, отправленная через Чалц в Кориантуру, возвращается с победой. Там, где Чалц разбивался об утесы Сиборнала, армия остановилась дожидаться отставших частей. Ожидание продлилось два дня. Тех, кто за это время умер от чумы, тут же похоронили. И люди, и верховые животные были чрезвычайно истощены и ничем не напоминали то бравое воинство, которое вышло из Истуриачи почти за теннер до этого дня. Но Аспераманка по-прежнему держал командование в своих руках. Моральный дух по-прежнему был высок. Войска чистили обмундирование и оружие, готовясь триумфально войти в Ускутошк. Военный оркестр драил свои инструменты и репетировал марши. Были развернуты и подготовлены знамена частей.
Все эти приготовления происходили под прицелом скрытых в тайных укреплениях орудий Первой гвардии олигарха.
Едва армия Аспераманки двинулась вперед, едва войска, вернувшиеся из Чалца, оказались в пределах досягаемости артиллерии олигархии, был открыт ураганный огонь. Паровые ружья стреляли почти непрерывно, пули летели как градины в бурю. Взрывы гранат не прекращались ни на миг.
Пало множество храбрых воинов, а также их лойсей. Те, кто успевал крикнуть, кричал. Захлебываясь кровью, люди падали лицом в грязь. Эту картину быстро заволокло дымом и летящей во все стороны землей. Люди бежали не разбирая пути, утратив способность ориентироваться, ничего не понимая, обезумев от потрясения. Сверкающие инструменты немедленно оборвали марш. Аспераманка выкрикнул своим ординарцам и трубачам приказ играть отступление. По вероломным согражданам не было сделано ни одного выстрела.
Те, кто пережил этот подлый сюрприз, попрятались, словно дикие звери, в пустошах Чалца. Многие от потрясения лишились дара речи.
— Абро Хакмо Астаб! — вот единственное, что они кричали, запретное отвратительное ругательство на сибише, которое редко употребляют даже солдаты. То были слова, с которыми люди смиряются перед ударами судьбы.
Некоторые из уцелевших сумели вскарабкаться на склоны окружающих гор. Некоторые заблудились в лабиринте дамб. Некоторые сумели собраться в отряды с намерением снова пересечь травянистые степи и воссоединиться с теми, кто решил остаться в Истуриаче.
Аспераманка, используя свою способность говорить гладко, попытался убедить разрозненные группы воссоединиться в подобие прежней армии. В ответ он услышал только ругань. Офицеры и солдаты больше не верили своему командованию.
— Абро Хакмо Астаб... — бормотали они в его разгневанное лицо.
Жуткие события вынуждали бесконечно повторять старинное ругательство. За давностью были забыты как место происхождения, так и истинное значение ругательства. Согласно наиболее мягкому переводу вам советовали нагадить на оба солнца. На северном континенте, ежащемся под ледяным дыханием северных ветров из Приполярья, люди изобрели брань в адрес бога Азоиаксика — и всех прочих богов: тех, которых помнили, и тех, которых забыли — словно для того, чтобы навлечь на себя царство вечной тьмы.
Абро Хакмо Астаб! — осквернение самого света. Те, кто выкрикнул эти слова в лицо Аспераманке, отвернулись и ушли прочь. Аспераманка больше не пытался восстановить командование. Грозно насупив брови, он решил, что следует позаботиться о собственном спасении. Лицо духовное, он чувствовал, что древнее ругательство легло на его душу пятном грязи. Он был оскорблен.
