Даже сейчас, спустя столько лет, Обилее с трудом удалось сдержать слезы при воспоминании о том, как была изгнана Нороэлль. Быть пленницей одного из обломков Расколотого мира — такое наказание страшнее смерти. Умирая, эльфы уходили в лунный свет или могли надеяться, что однажды родятся снова. Но никто не знал, что происходит с теми, кто расстается с жизнью в, Расколотом мире. Говорили, что души становятся его пленниками или что они даже гибнут в Ничто. Смерть там не давала надежды на избавление. Души угасали, словно свечи, задутые внезапно налетевшим порывом ветра.
— Я тоже горюю по Нороэлль, — печально произнесла королева. — Она оставила брешь, которую никто не может закрыть. Это бремя долгой жизни — нести на сердце столько ран. Иногда желание бежать от всего становится просто невероятным. Слабое утешение — спасать мир для тех, кто еще даже не родился. Они — абстрактная идея. Нет глубоких чувств, связанных с теми, кто когда-нибудь будет жить, кроме, разве что, ответственности. Бывают мгновения, когда я втайне переворачиваю свою догму относительно того, чтобы поступать справедливо по отношению к как можно большему количеству существ. Тогда я представляю себе, что будущее для… — Она вдруг умолкла.
Обилее пристально поглядела на Эмерелль. Неужели она сделала что-то, что оскорбило владычицу? Королева закрыла глаза. Ее правая рука все еще лежала на сердце. Все напряжение ушло с лица.
— Я едва не назвала его истинное имя, — негромко произнесла она. А затем пристально посмотрела на юную эльфийку. — Давно уже никому не открывала я душу, Обилее. Теперь ты знаешь обо мне больше, чем даже Нороэлль. Пусть твои уста станут печатью моих тайн.
Обилее почувствовала себя обманутой. Сколь много ни открыла ей Эмерелль, последнюю тайну она оставила себе. Молодая эльфийка боролась с собой. Осмелиться ли потребовать больше? Лучше не знать вообще ничего, чем ухватить лишь верхушку правды.
— Если ты хотела чему-то научить меня, повелительница, то расскажи все. Что ты имеешь в виду, говоря о своей догме справедливости?
Улыбка Эмерелль изменилась. Она не ушла с губ, но до глаз уже не доходила. Они казались холодными. Изучающими.
— Ты станешь хорошим странствующим рыцарем, потому что осмеливаешься задавать неудобные вопросы. А истина — это почти столь же непостоянная материя, как и справедливость. Я думаю о том, кого ты знаешь как Олловейна, когда сражаюсь за будущее Альвенмарка. На самом деле один он придает мне силы. Если быть честной, то всегда хочется менять мир для каких-то отдельных личностей. Не для народов. По крайней мере это справедливо для меня. Я представляю себе, что Альвенмарк должен по-прежнему оставаться местом, за которое мы сражались, когда я еще была странствующим рыцарем, а он сопровождал меня. Это должно стать подарком ему, если однажды он вспомнит нашу любовь. Когда бы это ни случилось.
Обилее этот ответ показался недостаточным. Может ли необретенная любовь быть мерилом для целого мира? Как измерять справедливость? Не лучше ли желать подарить как можно большему количеству существ справедливую жизнь? Воительница порадовалась тому, что она не на месте Эмерелль, и в то же время была уверена, что приняла бы иное решение.
— Ты теперь сомневаешься во мне? — насмешливо спросила королева. — Советую не судить мои поступки, Обилее. Это все равно как если бы ты нашла на пыльной дороге, теряющейся вдали, один-единственный фрагмент мозаики и решила, что можешь представить картину, из которой он выпал. Сколь бы ты ни была убеждена в обратном, ты меня не знаешь. Я буду продолжать сражаться за Олловейна, потому что, несмотря на то что он пропал семь лет назад, я все еще чувствую его. Он не умер!
Обилее показалось, что в последних словах Эмерелль прозвучала странная нотка. Сможет ли королева признать когда-либо, что ее возлюбленный погиб? Будет ли продолжать настаивать на том, что он, возможно, вернется? И может ли так быть, что мужчина, с которым она когда-то разделила любовь, давным-давно исчез, несмотря на то что его душа снова и снова возвращалась в Альвенмарк? Внезапно юная воительница взглянула на Эмерелль другими глазами. Может быть, те, кто называл ее тираншей, все же были правы? И в то же время Обилее испытала глубокое сочувствие к повелительнице. И вспомнила, что говорила Эмерелль об одном камне из мозаики.
Королева поднялась и указала на девушку тренировочным мечом.
— Вставай, Обилее. Хочу преподать тебе один урок, прежде чем вернуться в тронный зал.
Нет покоя
Я превращаю яд меланхолии в чернила и заключаю его в кусок тонкой выдубленной телячьей кожи, когда пишу тебе, мой потерянный друг. Сердце сжимается в груди, когда я думаю о тебе, Олловейн. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как я видел тебя в последний раз, в ту зиму крови, которую скальды теперь поэтично называют эльфийской зимой. Я часто думаю о тебе, друг мой. Некоторые говорят, что ты мертв. Но я не могу представить противника, который мог бы победить тебя, мастер меча. Для меня ты навеки остался непобедимым, как тогда когда ты был моим учителем фехтования, в те далекие дни, когда я мальчишка оказался один при дворе в Альвенмарке. Единственный человек в чужом мире. И тогда ты был моим единственным другом. Еще я часто вспоминаю те годы, когда мы вместе с отцом искали сына Нороэлль. Сегодня я лучше понимаю его, того Мандреда Торгридсона, который отдал меня, своего сына, эльфийской королеве. Фьордландия восстала из пепла войны. Стала сильным королевством. Настолько сильным, что наши соседи смеются над нами и говорят: у всех королевств есть войско, которое ему служит, а это войско с королевством, которое ему служит. Как бы мне хотелось, чтобы все было иначе! Но тролли не оставляют нас в покое. Каждую весну приходят они с ледяного севера. Крадут скот, сжигают одинокие подворья, убивают крестьян. Думаю, не нужно рассказывать тебе, что серокожие с ними делают. Мы оба видели это.
Моя жизнь одинока без тебя, друг мой. Это может звучать странно, ведь я, будучи королем, почти постоянно окружен людьми. Но такого друга, как ты, я найти не сумел. Ты оставил брешь в моем сердце. Так же как Кадлин и Асла, которых я не смог спасти от троллей. Иногда я стою на вершине Январского утеса среди зачарованных камней, особенно в те ночи, когда по небу тянется зеленое колдовское сияние, а земля укутана зимним саваном. И я шепчу твое имя. И надеюсь, что магические врата откроются и я смогу вернуться в Альвенмарк. Своего сына Мелвина я никогда не видел. Я поступил с ним так же, как поступил со мной мой отец. Позволил ему вырасти одному, на чужбине. Сильвина рассказывает о нем очень мало. Она осталась со мной. Такого ты не предполагал, верно? Я сам этого не понимаю. Конечно, она мне верна, как положено маураванам. Как кошка, которая выбирает себе человека, с которым останется. Иногда она на несколько недель уходит странствовать, а потом я просыпаюсь утром оттого, что ко мне прижимается ее теплое тело. Она всегда возвращается. Я знаю, ты тоже вернешься, друг мой. Я так хочу этого… Ты обнаружишь старика. А может быть, лишь могилу. Но из могилы с тобой будут говорить мои письма. Сядь на вершине Январского утеса среди эльфийских камней, когда будешь читать их, и слушай ветер. Там я буду ближе к тебе, несмотря на то что тело мое давно обратится в прах. Время — изменчивый друг, мастер меча. В юности оно почти каждый день делало мне подарки. Но теперь оно превратилось в вора. Каждый день отнимает у меня что-то. Еще немного, и я исчезну совсем, Земляки называют меня эльфийским сыном или ребенком эльфов. Но я так и не стал эльфом. Я никогда не сумел постичь тайну, каким образом сделать время своим союзником. Не выучил волшебного слова, оберегающего от того, чтобы жизнь не начала красть годы.
