– Нет у меня бабок. – Дема даже не обернулся. – Обшмонали дочиста. Все забрали.
– Тогда слезай к нам, перекуси маненько.
– Ты чё? – Парень в тельняшке зашептал возмущенно. – На кой он нам? Да с ним за столом-то сидеть... Вон он Пашке-чушку и то не вмазал. Он же фраер натуральный, этот Демид.
– Не бухти, Митя. – Федосеич сидел умиротворенно, пыхтел «Кэмелом». – Ты, Митек, сам Пашку подначил. Нечто он сам бы против такого амбала, как Демид, попер? А хавкой, Митя, надо делиться. Ты что, думаешь, вечно твоя бабенка тебе пироги таскать будет? Время настанет, и ты на подсос сесть можешь. Это здесь хорошо, на киче, родня близко. А на зоне – как упекут тебя куда-нито под Красноярск, так там только общак и греет. Вот у нас в Казани сидел татарин один, по кличке Бобер. Ему баба его таскала передачи чуть не каждый день. Он, значится, богатый фраер был, да и в мусорах у него шурьяк ходил. Протекцию составлял, значит. Так вот, этот бабай как сумку-то свою получит, сразу на шконку к себе, разложит, бляха-муха, своих гусей копченых, колбасу, знаешь, такую копченую татарскую, с руку толщиной, сгущенку-спущенку всякую. Дух такой ароматный по номеру идет, не поверишь, вся пасть в слюне. А голодные все... У меня в Казани никого не было, меня на гастролях повязали. Никому Бобер не давал, паскуда. Ну, понятно, вломить ему могли за шутки такие по первое число. Но не трогали. У него все-таки шурьяк в ментовке работал. Статью еще новую схлопочешь. Так наши что удумали. Взяли таблетки эти, от запора, как они?...
– Пурген, – услужливо подсказал кто-то.
– Ага, он самый. Ну и намешали ему в сметану. Он сметану-то схавал да как пошел дристать!.. Не, ну смех-то! Мы вертухаю стучим: «Эй, начальник, тут у человека зинтерия, дерьмо аж из ушей прет. Бацильный он, значится. Забирай его на хрен, пока все не заболели!» Так его и убрали. Шмон, потом, правда, капитальный устроили. Ну а что они там могут найти? Мы таблетки, которые остались, в парашу кинули.
Демид присоединился к весело ржущей компании. Митя глянул волком, но подвинулся. На газетах разложен хлебушек белый, толстыми шматами резанный, сало, сардины импортные, банка с рыжей квашеной капустой, картошечка домашняя, теплая еще, кура жареная, хоть и дура, но аппетитная до головокружения, ну и, как водится, огурчики-помидорчики-укропчик. Чем вам не ресторан?
– Пашка, стой на шухере, – сказал мужик с золотыми зубами, представившийся просто как Колян. – Сегодня Протасов дежурит, он вертухай вредный, принципиальный. А нам знакомство спрыснуть надо.
– Люди, оставите хоть пять грамм? – заныл грязный Пашка. – Неделю во рту капли водяры не было.
– Тебе – только в дырявый стакан! – Снова громкий гогот. – Тебя, Пашка, завтра и так на улицу выкинут. Кому ты тут, на хрен, нужен? Погрелся, и хватит. А нам еще долго чалиться.
Колян извлек из-под матраса бутылку водки, и вся камера громко сглотнула слюну. Но водкой делились не со всеми. Пили только Колян, Федосеич, Дема и Митяй. Остальные остались не у дел.
Разговорились. Колян, оказывается, блатным не был. Был он простым шоферюгой, да только водка проклятая не давала жить ему спокойно. Любил он сильно выпить, а начав пить, остановиться уже не мог, а на третий-четвертый день запоя начинался у него алкогольный психоз, в народе именуемый «белкой», и становился шофер Коля настоящим зверем. В первый раз сел лет пятнадцать назад – надрался с тестем до чертиков, повздорил с ним на почве «неприязненных отношений», а потом и пальнул ему из обреза в ногу. Тесть охромел, а Коля сел капитально. На зоне впрочем, не бедовал, профессия его была нужна. Вышел – первую жену послал на три буквы, женился снова. Уже и ребенка завел, да снова сорвался. «Зойка, паскуда такая, четвертак у меня сперла. Ведь говорил ей – не трогай деньги, которые в правах шоферских лежат, это святое. А тут пропали! Она: «Я тут ни при чем, мол, Христом Богом клянусь!» А я знал, где она заначку делает. Над крыльцом у меня брус шел, я там спичинкой поковырялся, четвертак-то и выпал. А я выпимши был немного, две «Анапы» только и употребил. Ну и засветил ей между глаз. «Скорую» пришлось вызывать, а то бы померла. Ее в больницу, а меня в КПЗ. Еще по почкам мусора настучали, когда брали. Говорят, для вытрезвления. Я, правда, одному оперу в морду въехал. Ну где ж тут справедливость-то, люди? Нет ни хрена справедливости в Рассее. Виновата-то она, гнида, четвертак у меня заначила. А я, значит, обратно два года получил. Ни за что».
На этот раз Коля нашкодил немного. Разбил витрину в винном магазине. И даже надеялся избежать суда.
– Я это снова в белой горячке был. И акт есть. Это, Дема, самая понтовая штука – психэкспертиза. Вроде бы как владеть собой не мог. А поэтому злого умысла у меня никакого нет. С Клашкой, директоршей магазина, я договорюсь. Стекло ей новое поставлю. Я даже знаю, где его спереть. Поставлю. Пусть выпустят меня отсюда. А Клашке я рожу потом все равно разрисую, суке фараонской. Или пусть ящик водяры мне ставит. Такая вот справедливость.
Федосеич, профессиональный вор, пил мало, а о делах своих распространялся еще меньше. Понял только Дема, что он тоже не собирается долго задерживаться в камере.
– Тянут они долго, – говорил он, солидно растягивая слова. – Двоката, значит, ко мне не пускают. Только они права не имеют. Все равно пустют. А как я двоката свово, значится, увижу – все, кранты. Он у меня мужик башкованный. Через час на воле буду. У меня ведь, братки, не думайте – прихват хороший. У меня дом в Сочах есть. Для старости купил. Я крытку больше подпирать не буду. Хватит. Отсидел свое.
Митя оказался из «бычья». Мелкая сошка из команды какого-то местного авторитета, Митяй занимался тем, что ездил на вишневой «ауди» и собирал деньги с данников.
– Нюх я потерял, – говорил он. – Расслабился. Ведь вспомните, что было, когда эта гребаная Армия Добра стрелки наводить начала? На братву тогда мусора наехали – спасу нет. Сколько народу посажали, Крота с Избачом замочили. А потом вдруг все назад повернуло. Ираклия этого долбаного сами же мусора и сдали. Он слишком много власти себе забрал, это им, понятно, не понравилось. Говорят, ему потом в тюряге кишки расшили. А у нас жизнь началась – малина. Ни стрелок, ни разборок. Все цивильно. Вот я привык не шухериться по мелочи.
– На чем тебя взяли? – спросил Федосеич.
– На наркоте. Двести двадцать восьмая.
– Отпустят, – сказал Колян. – Херня это. Сейчас, за это не сажают.
– Отпустят... – повторил Митяй с фальшивой бодростью в голосе. – Мне б только с одним человеком созвониться, и отпустят.
– А ты, Дема, кто такой? – Федосеич уставился на Демида с ласковой улыбкой. – Не похож ты что-то, Дема, на чистого фраера. И этикет наш знаешь, и базар вести умеешь. Да и маска у тебя располосована что надо – видать, много бил и то по жизни.
– А жизнь у нас такая, – вздохнул Демид. – Не дают, жить хорошему человеку. Того и гляди норовят по роже ножичком полоснуть. А то и в животе покопаться.
– Ты, Демид, Крота-то знал? – спросил Митяй. Глаза у самого сжались в щелки, так и бурят Демида недобро.
