– Нет. - Веларде плюнул в сторону инквизиторов. - Ничего я вам не скажу.
– Ну что ж, понятно. - Главный инквизитор, похоже, был доволен. - Тогда приступим.
Палач вынул из огня свой инструмент, раскалившийся почти добела. Второй палач встал сзади стула, схватил пытаемого за уши и прижал голову его к спинке стула. Первый палач высоко поднял свой отвратительный инструмент и медленно опустил его. Раздалось шипение, и запахло горелым. Франсиско завопил так, что у меня заложило уши.
Теперь я понял, что за коричневые пятна были на голове у Веларде. Это были места, где кожа обуглилась.
Я отпрянул от глазка, не мог я больше этого видеть. Будь моя воля, я ворвался бы сейчас в эту комнату и перебил всех этих садистов-инквизиторов. Нет, пожалуй, я не стал бы их убивать. Нельзя убивать людей, какими бы кошмарными они ни были. Я просто вырубил бы их и вытащил отсюда несчастного Франсиско. Он Никак не заслуживал таких пыток.
Глупо было так думать. Что мог я сделать один в этой крепости, где наверняка полным-полно вооруженных стражников?
Я медленно побрел дальше. И скоро наткнулся на следующий глазок.
4
Здесь допрашивали женщину. Она была обнажена до пояса, связанные руки ее лежали на коленях. Ее еще не пытали. Наверное, ее и не было нужды пытать, потому что она и так ничего не скрывала. Она, бедненькая, испуганная до смерти, и так соглашалась со всем тем, что говорили ей четыре урода с бритыми макушками, сидящие за столом. Она была готова признаться в чем угодно и просила благородных великодушных сеньоров инквизиторов не применять к ней пытки. И вот тут-то она, конечно, ошибалась. Потому что пытки были фирменным блюдом в этом заведении, ради них-то все это и затевалось. И четверо людей в бурых сутанах уже облизывались в предвкушении лакомого зрелища.
– …И все же она упорствует в своей ереси, - заметил один из них. - Придется допросить ее должным образом - прибегнув к пытке! Палач!…
– О, нет! - Женщина упала на колени и воздела связанные руки перед собой. - Прошу вас!… Милостивые сеньоры! Что я еще не сказала? Я призналась вам, что принадлежала к отвратительной секте alumbrados…
– Ты еще не призналась в своей лютеранской ереси!
– Да, да, я признаюсь, - поспешно сказала женши-на. - Если вам будет так угодно, досточтимые господа, я могу признаться и в этом. Правда, сама я не ругала Папу, клянусь. Я не отрицала власть Папы, и не отрицала существование Чистилища, и не говорила, что молитвы Ave Maria и Salve надо читать не дальше слов mater dei. Я была хорошей католичкой! Но я знала одного фламандца. Он говорил много дурного про испанцев, говорил, что они - грешники и свиньи, и много добра говорил про фламандцев. Говорил, что у фламандцев правильная вера, и говорил, что Лютер - святой…
– Как звали этого нечестивого иностранца?
– Я не помню! - Женщина зарыдала. - Я видела его всего два раза! И он…
– Вот видите, уважаемые лиценциаты. - Инквизитор наставительно поднял указательный палец вверх. - Обвиняемая созналась в страшном грехе. Лютеранская ересь - что может быть страшнее? Отпустить лютеранина без пыток - это согрешить перед Богом. К тому же, она упорствует в нежелании своем выдать своих отвратительных сообщников…
Женщина обреченно молчала, оцепенев от ужаса. Она наконец-то поняла, куда попала.
– …а потому обвиняемая донья Катерина де Ортега приговаривается к tortura del agua [Пытке водой (исп.).], снисходительно учитывая то, что она женщина благородного происхождения и имеет склонность к примирению с Богом…
Палач извлек из ящика огромную воронку. Потом он схватил бедную женщину за руки, швырнул ее на скамью и начал привязывать ее ноги к скамье широким черным ремнем.
– В каком виде будет проведено испытание, коллега? - обратился один из инквизиторов к другому. - Per os или per anum?[Через рот или через заднепроходное отверстие? (лат.)]
Я отвернулся от глазка. Не хотел я видеть то, что произойдет дальше. Я представлял, как это происходит, видел в Музее инквизиции. Такая пытка применялась обычно к женщинам. У этих садистов пытка водой почему-то считалась более великодушной. Жертву клали на скамью вверх лицом, привязывали и в рот ей вставляли специальную воронку. В воронку наливали воду, литр за литром. Несчастная должна была глотать все это - или захлебнуться. И скоро живот ее раздувался, как пузырь. Боли были адские. Мало того, если обвиняемая упорствовала и не хотела сознаваться в том, в чем ей было предписано признаться, ее били деревянной палкой по животу. Несколько хороших ударов - и внутренности разрывались…
Впрочем, до этого доходило редко. В цели добрых, благочестивых и набожных инквизиторов не входило убить свою жертву. Ее надлежало только должным образом искалечить, но оставить в живых. Чтобы жертва могла доползти до аутодафе [Аутодафе (auto-de-fe) - акт публичного покаяния еретиков, оглашения их приговора и часто - исполнение наказания (вплоть до сожжения).], взобраться собственными ногами на помост и предстать перед ликующей глазеющей толпой черни и знатными вельможами, восседающими на креслах из черного бархата. Произнести слова покаяния перед Богом. И может быть, даже быть прощенной, «примирившейся с Богом». После чего раскаявшийся милостиво приговаривался к тюремному заключению, нередко пожизненному, или к ссылке, или к заключению в монастырь, или к публичной порке розгами. И уж конечно, в любом случае - к конфискации имущества, каковое, по воле Божьей, отходило в государственную казну.
Я мог бы еще много рассказать об этом. Но если вы захотите узнать об этом побольше, вы сами об этом прочитаете. Так интереснее - узнать обо всем самому.
А я двинулся дальше. Я был голоден, и мне хотелось пить. Но еще большей жаждой во мне было желание действовать. Я хотел знать, для чего помещен в эту мрачную темницу.
И скоро я узнал это. Следующий глазок, на который я наткнулся, был последним. Я заглянул в него и увидел своего знакомого - дона Фернандо де ла Круса. Того alumbrado, с которым имел разговор не так давно.
Его тоже пытали, но не так уж и сильно. Так, подкручивали веревки на руках и ногах - скорее для виду, чем для боли. Дон Фернандо орал как оглашенный. Его не надо было сильно пытать, он трепал языком со всей скоростью, на которую был способен. Он называл имена всех своих друзей, и единоверцев, и знакомых, и просто мужчин, и женщин, и даже детей. Он обвинял всех их в иллюминистской ереси, и в лютеранской, и в иудействовании, и в исполнении исламских обрядов, и во всех грехах, которые существуют в больных католических мозгах. Он покупал себе избавление от боли. Секретарь за столом довольно строчил пером, он едва успевал записывать.
Я скривился от отвращения. Я знал, чего будут стоить всем этим людям, не виновным ни в чем, лживые наветы де л а Круса. Потому что по законам инквизиции denunciacion - одиночный донос - был достаточным поводом для ареста обвиняемого, для описи его имущества, а заодно и главным доказательством его вины. Всех этих людей вызовут в инквизиционный трибунал, и если кто-нибудь из них не явится, то он автоматически будет считаться закоренелым еретиком, вплоть до при-говорения к смерти. Явятся все как миленькие и будут строго опрошены в отношении грехов своих. И самым лучшим способом в этом случае будет немедленно раскаяться во всем, что тебе предъявлено, хотя бы ты этого и не совершал и даже не знаешь, собственно говоря, о чем речь идет. Лучше немедленно раскаяться. Потому что если обвиняемому повезет и его сочтут виновным лишь в малых грехах, речь пойдет всего лишь о денежном штрафе - разумеется, достаточно внушительном, и об abjuratio de levi [Так называемое «малое покаяние»], и об ущемлениях в правах. В этом случае обойдутся даже без аутодафе. Если же он начнет упорствовать хоть в малейшей степени, или будет уличен во лжи (а это случалось очень часто, поскольку ученые господа инквизиторы после тайного следствия знали о малограмотном подсудимом гораздо больше, чем он сам знал о себе), то его ждет допрос с пытками, audiencia de tormento - то, свидетелем чему я был сейчас. На пытках признавались очень быстро и в чем угодно. Попробуй не признайся…
