Наконец Страсть вернулась во дворец из слоновой кости. Хотя ее лоно наполнилось семенем и ароматами всех одушевленных из сада, она никак не могла насытиться. Тогда она спустилась под землю, где стояла постель отца из горячего песка, и приняла обличье своей матери. Страсть оседлала Солнце и разбудила его божественную силу. В разгар их совокупления Отец Солнце проснулся. Думая, что перед ним жена, Отец Солнце притянул Страсть к себе и стал ублажать ее и себя всеми возможными способами.
Матушка Луна вернулась домой и услышала стоны в западной части сада и смех сыновей. Она быстро вошла в дом, где сияние Отца Солнца уже раскрасило стены оранжевым рассветным светом. Она увидела, что Страсть совокупляется с Отцом Солнцем, и в гневе своем заперла дочь в ее покоях на год и один день. Затем Мать Луна сама легла на ложе Солнца, пытаясь снова усыпить своего супруга.
Но было уже поздно. Страсть пробудила мир. Люди дрожали от похоти, и Отец Солнце восстал со своего ложа, пылая жаром, и вознесся на небеса. С тех пор началось все зло в мире — но и добро тоже берет начало в тех днях. Запертая в своих покоях, родила Страсть множество дочерей, для всех племен одушевленных. Она научила их всему, что умела сама; рассказала обо всех, кто рос в саду, назвала по именам всех своих братьев и сестер и описала их качества, рассказала о неизменности Матушки Луны и о ее циклах — и послала дочерей в мир присматривать за одушевленными женщинами, которых она по ошибке выдала из-за невинного своего вожделения.
С тех пор женские богини спасают женщин от хищнических устремлений мужчин и учат, как обратить мужскую похоть к своей выгоде. Семейные узы, если они скованы хорошо, могут привязать мужчину к постели женщины. Монета, потраченная на час любовных утех, отнимает у мужчины его злобу. Иные женщины предпочитают возлежать только с другими женщинами; в этом они находят утешение и покой. Женские богини всегда осторожны, ибо неподалеку всегда таятся злые мужчины или их боги. Вот почему во всех женских храмах толстые стены и прочные двери.
Всю зиму я читала книги и готовила, а весной Танцовщица предложила мне занятие поинтереснее. Наши ночные пробежки по двору давно уже стали привычными; после них ноги у меня уже не подкашивались. Иногда я могла бегать часами. Кроме того, Танцовщица приказывала мне забираться на гранатовое дерево и проверяла, быстро ли я лазаю. Она требовала, чтобы я поднималась и спускалась все быстрее и быстрее. Она установила в тренировочном зале деревянную планку; я училась танцевать, держась за нее. Еще мы занимались на камнях во дворе, прыгали вверх и вниз по лестнице. Правда, вскоре госпожа Тирей начала ворчать, что мы сломаем дом.
Занятия с Танцовщицей дарили мне радость; хотя на них я уставала, они прибавляли мне сил.
Однажды Танцовщица пришла с кожаным ранцем за плечами.
— Открой, — велела она, когда мы зашли за дерево, чтобы нас не видно было из дома.
Я открыла ранец и увидела несколько свертков темной материи.
— Влезь на дерево и спрячь повыше. Спрячь так, чтобы не было видно ни с земли, ни с галереи.
— От госпожи Тирей? — Я ничего не могла утаить от женщины-утки, даже то, что происходило у меня в кишечнике. Только мои мысли принадлежали мне безраздельно, хотя, бывало, я сомневалась и в том.
— Не прячь их ни от кого, — ответила Танцовщица. — Ни от кого и от всех.
Я влезла на дерево и спрятала свертки, потому что успела узнать дерево так же хорошо, как собственное одеяло. Наверху я немного помедлила, а потом спустилась вниз.
— Не знаю, что ты задумала, — сказала я, — только ничего не выйдет: по вечерам госпожа Тирей смотрит в окно и ждет моего возвращения.
— Да. — Зубы Танцовщицы блеснули в улыбке.
— Когда же я надену твой подарок?
— Сама поймешь.
Мы немного побегали; в углах двора Танцовщица приказывала мне падать и кувыркаться через голову.
Всю неделю по вечерам мы бегали; я носилась по двору, пока ноги не начинали подкашиваться, а грудь словно жгло огнем. По ночам я без сил валилась в кровать, гадая, когда же мне нужно будет надеть таинственные черные одежды Танцовщицы. Мне хватало ума не доставать с дерева свертки днем; я понимала, что за мой поступок меня в лучшем случае выпорют. Госпожа Тирей подсматривала и за нашими вечерними занятиями. Я боялась даже думать о спрятанных на дереве вещах.
Потом, когда разгадка вдруг пришла ко мне, я сама удивилась. Какой же я оказалась несообразительной! Как-то вечером, заваривая эвкалиптовый чай для госпожи Тирей, я вдруг поняла: я знаю, как незаметно выйти к Танцовщице. Я добавила в настой листьев страстоцвета, чтобы женщина-утка крепче спала — в тот день она как раз напоминала мне о том, какая тонкая грань существует между неприятным запахом и нежным ароматом, между лекарством и ядом. Сама я напилась родниковой воды, чтобы мочевой пузырь разбудил меня через час или два после того, как мы ляжем спать.
В тот вечер я не получила ни порки, ни выговора. Я долго лежала в постели и прислушивалась. Наконец до меня донесся храп госпожи Тирей — чем крепче она спала, тем громче храпела. Мне же не спалось — слишком много мыслей теснилось в голове. Как я и рассчитывала, потребность воспользоваться ночным горшком подняла меня с постели до того, как меня сморил сон.
Встав, я сделала, что нужно. Затем украдкой вышла на галерею и тихо прошла на цыпочках мимо двери госпожи Тирей. Каждую ночь она натягивала поперек верхней ступеньки веревку с колокольчиками, но я съехала вниз по перилам.
Выйдя во двор, я сразу направилась к гранатовому дереву и полезла наверх. Разумеется, свертки оказались там, куда я их положила. Ни у кого, кроме меня, не хватало воли и возможностей влезть на дерево — если не считать саму Танцовщицу. Я взяла материю, спустилась и зашла за дерево, подальше от Гранатового двора.
В свертках я нашла штаны, куртку и какую-то сумочку; повертев сумочку в руках, я поняла, что это капюшон. Все было из хлопка, выкрашенного в черный цвет.
Я натянула штаны, заправила в них свою рубаху, а сверху надела куртку. В капюшоне было непривычно, но все же я надела его на голову. Я ждала: вот-вот из тени выйдет Танцовщица, но она не выходила. Я постояла немного на одном месте, чувствуя себя по-дурацки, а потом решила побегать по двору. Я старалась бежать как можно тише, чтобы никто ничего не услышал. На каждом углу я делала кувырок. Я бегала и бегала, пока на небе не высыпали звезды, потому что луна состарилась, и ее не было видно. У меня заболели ноги и спина.
Когда я сделала кувырок на третьем углу, между воротами и сараем для инструментов, меня нагнала Танцовщица. Мех ее при свете звезд казался темным, а лицо было смертельно серьезным.
— Госпожа, — прошептала я, задыхаясь, — ты была права. Я поняла, когда тебя ждать!
Танцовщица кивнула.
— Сейчас я покажу тебе кое-что новое.
Следом за ней я влезла на столб с западной стороны крыльца. С галереи мы поднялись на медную крышу, потом перешли на серовато-голубую стену и очутились на широкой дорожке, идущей по краю стены, — я видела ее, когда залезала на гранатовое дерево.
