* * *
Я никогда не знала истинное число дней моей жизни. Отсчет прервался после того, как Федеро увез меня от отца. В раннем детстве я еще ничего не понимала; колокольчики на моем давно утерянном шелке вели за меня отсчет дней и ждали, пока я вырасту и научусь считать. Хотя я несколько раз пробовала восстановить свой шелк, точное количество колокольчиков так и осталось для меня загадкой. Правда, я много лет не переставала вести подсчеты в уме, но о том, сколько всего должно быть колокольчиков после того, как точный счет прервался, я могла лишь гадать.
Дни начала жизни принадлежали только мне. От раннего детства у меня не осталось ничего, кроме нескольких воспоминаний.
На чердаке было душно и тепло даже осенью. Федеро и Танцовщица снова ушли, на сей раз надолго.
— Мы не можем часто уходить и приходить, не привлекая внимания к тебе, — объяснил Федеро.
— Мы вернемся, когда соберем все, что тебе потребуется, — пообещала Танцовщица.
Мне оставили соленый сыр, черствый хлеб и воду с металлическим привкусом; я сидела на чердаке и думала, что все могло бы сложиться по-другому… И гадала, что мне делать дальше.
Когда мне надоело жалеть себя и представлять, «что было бы, если…», я обратила внимание на мир, лежащий за пределами моей последней тюрьмы. Чтобы не привлекать к себе внимания, я не стала мыть окно. Из-за толстой пленки пыли и сажи мне не удавалось как следует разглядеть улицу. Слушая голоса и шум внизу, на складе, я сообразила: если сесть под самым круглым окошком, я буду слышать все, что творится на улице.
О происхождении одних звуков я догадывалась без труда. Мимо склада гнали лошадей; их проезд сопровождался криками или щелканьем хлыста погонщика. Время от времени у склада останавливались повозки; металлические ободья колес скрежетали о булыжники. Лошади тихо ржали, пока погонщик переговаривался со складскими рабочими и командовал погрузкой.
Иногда мимо, разговаривая, проходили люди. Я могла разобрать лишь самые громкие удивленные или взволнованные восклицания; остальное сливалось в невнятный гул. И все же даже такой гул по-своему утешал.
Внизу, на складе, все звуки были гораздо отчетливее. Грузы принимали, грузы отправляли; иногда десятник визгливо выкрикивал приказы, которые я отлично слышала, хотя и не понимала их смысла. Рабочие переговаривались раздраженно или дружелюбно:
— Другой ящик с консервами, другой, дурья башка!
Все равно как сидеть в поместье Управляющего и слушать звуки окружающего мира. Только здесь окружающий мир оказался гораздо, гораздо ближе.
Под вечер второго дня после того, как меня снова оставили одну, внизу вдруг загрохотали шаги. По улице маршировал целый отряд. Кто-то отрывисто выкрикивал непонятные приказы. Потом загрохотала дверь: кто-то вошел в помещение склада. Внизу послышались недовольные крики. Я поняла, что рабочим велели остаться и поработать сверхурочно — причем бесплатно. Рабочие проклинали городские власти и Правителя, желали им сгнить в аду. Повсюду сыпались проклятия. Потом я услышала глухие удары: с недовольными жестоко расправлялись.
Через какое-то время внизу послышался грохот. Я поняла, что рабочие передвигают ящики. Они снова стали ругаться, но уже беззлобно. Я лежала на полу, прижав больное ухо к пыльной щели, и ждала, когда смерть взберется снизу по стене и найдет меня.
И зачем я только потребовала от Федеро и Танцовщицы шелк и колокольчики? Ведь могла сразу пойти им навстречу — и, наверное, мне бы удалось изменить миропорядок. Скоро меня арестуют, а я так и не выучила слова, способные разрушить чары вокруг Правителя.
Если бы я могла не дышать, я бы не дышала. Не для того, чтобы умереть, но чтобы лежать тихо, как доска. Молчание — жизнь. Я не шевелилась весь вечер. Не рисковала ни есть, ни пить, ни пользоваться ночным горшком. Внизу по-прежнему что-то двигали и переставляли. Иногда на склад заходил командир отряда стражников; он каждый раз подзывал к себе человека по имени Маурицио.
Наконец, рабочих распустили по домам. С лязгом захлопнулась большая дверь, и внизу воцарилась блаженная тишина. Никогда в жизни я не испытывала такого облегчения!
Я села. Во рту пересохло, мочевой пузырь, наоборот, переполнился. И вдруг я сообразила: если неведомый мне Маурицио — человек хитрый, он, возможно, оставил на складе часового. Вдруг сейчас кто-то прислонился снизу к моему люку и только и ждет, когда я пошевелюсь, скрипну или вздохну?
Новый страх пригвоздил меня к месту до поздней ночи. Наконец, мочевой пузырь так настоятельно заявил о себе, что я уже не смогла больше терпеть — будь что будет! Я как можно тише прокралась в угол сделать свои дела. Мне казалось, что извергаемая из меня вода хлещет со страшным шумом, но поделать я ничего не могла. Потом я снова затаилась и стала ждать, когда минует опасность.
Вскоре я поняла, что опасность не минует никогда.
Мне снилось, что я плыву по бурному океану в утлой лодчонке, спасаясь от погони. По ногам ударило что-то жесткое. Я отчаянно озиралась по сторонам в поисках какого-нибудь оружия и замахнулась куском сыра, но вдруг сообразила: это Федеро поднял крышку люка. Одного взгляда на круглое оконце хватило, чтобы понять: на улице еще ночь.
— Неужели сыр с плесенью так опасен? — улыбнулся Федеро. — В следующий раз, как пойду за провизией, постараюсь достать тебе что-нибудь не такое… смертоносное.
Невольно хихикнув, я села на пол.
— Я думала, там, внизу, прячется часовой; он схватит меня, если я пошевелюсь.
— Часовой? — забеспокоился Федеро. — Подожди, пожалуйста. — Он ненадолго скрылся в люке, но скоро вернулся и втащил на чердак два туго набитых холщовых мешка. Закрыв за собой крышку, он сел и попросил подробно рассказать, что я имею в виду.
Я рассказала, что слышала днем, и упомянула имя Маурицио. Мне показалось, что Федеро встревожился.
— Управляющий подозревает, что ты скрываешься в складском квартале. Что, впрочем, и неудивительно. Они искали весь вечер, а потом ушли?
— Они обшарили все. По улице шел целый полк; видимо, они ворвались на все склады.
Федеро хмыкнул, снял плоскую кожаную шапочку, какую носят рабочие, и задумчиво погладил себе затылок.
— Постараюсь что-нибудь выяснить. Правда, я не могу проявлять слишком уж большое любопытство. Меня и так подозревают, потому что мы с тобой были хорошо знакомы… Вскоре они сообразят, что Танцовщица уделяла тебе особое внимание.
— Она уделяла мне внимания больше, чем другим кандидаткам? — спросила я.
— Конечно. — Федеро потянулся к мешку. — Я принес тебе новости и кое-что получше.
Он извлек из мешка штуку тонкого шелка, чесучового плетения, шириной в сорок два дюйма. Развернутый шелк занимал семь ярдов в длину. И какой же он был красивый! Я посветила на него лампой. При тусклом освещении мне показалось, что материя зеленого цвета — не слишком яркая, правда.
