Звон колокольчиков снова напомнил мне бабушкину похоронную процессию. Я принадлежала бабушке, так как была дочерью своего отца, ее сына, чьего имени не помнила; мы жили в безымянной деревне на заброшенной селистанской дороге. Я не знала ни имени отца, ни имени, которым он называл меня. Федеро, купив меня, не удосужился спросить, как меня зовут. Для него я была просто «девочкой».
За годы, проведенные в поместье Управляющего, я многое забыла. В тот день я приняла решение: если каким-то чудом я останусь жива в ближайшие дни, я отправлюсь в Селистан и верну себе свою жизнь.
Мы пришили все колокольчики через два дня, ближе к вечеру. Мне помогали и Федеро, и Танцовщица. Мы шили втроем, время от времени тихо переговариваясь. Мы работали, готовясь к делу. Я замечала на материи крохотные пятнышки крови из исколотых пальцев; у меня от усталости отнимались руки. Зато работа была закончена.
— Если ты по-прежнему согласна нам помогать, — сказал Федеро, — мы еще до рассвета выведем тебя отсюда. Погуляй по улицам, появляйся в людных местах. Когда тебя арестуют стражники Правителя, у тебя будут свидетели.
— Арест при свидетелях немного безопаснее, — пояснила Танцовщица.
Я прижала к груди шелк; зазвенели колокольчики. Мы не знали, сколько их нужно пришивать, и остановились на четырех тысячах четырехстах — на двенадцати годах. Тихое звяканье колокольчиков напоминало дождь, который барабанит по металлической крыше. Прошлое снова нахлынуло на меня.
— Напиши слова, которые я должна произнести!
Танцовщица начертала в пыли на полу несколько слов. Я разглядывала их, а колокольчики тихо звякали в такт моему дыханию. Во фразе, которую написала Танцовщица, не было ничего сложного. Обращаться следовало к силам земли. Непонятно было, чем определяется мощь заклинания — намерением говорящего или же самим сочетанием звуков и спрятанного за ними смысла. Если верить Танцовщице, несколько слов служили кончиком нити, дернув за которую можно распутать клубок, которым Правитель привязан к жизни… и к престолу.
Федеро посмотрел на слова вместе со мной и кивнул. Танцовщица стерла их.
— У тебя есть вопросы?
Я посмотрела на него.
— Объясни, что значит «разделенная», — попросила я. — Я не знаю такого слова в языке моей родины, как и слова «захваченная». Все остальное я, пожалуй, сумею передать на моем языке.
Федеро произнес какое-то слово на моем родном языке и заодно пояснил, что селистанский язык называется «селю».
— Это слово означает, что кто-то дает что-то кому-то без всякой платы и не требует вернуть.
— Да, подходит, — кивнула Танцовщица.
— Ну а «захваченная»… — Федеро ненадолго задумался и произнес новое слово на языке селю. — Оно означает, что кто-то взял себе слишком много. Например… забрал себе весь урожай… возможно, не от жадности, а по глупости.
— Хорошо, — кивнула я.
Танцовщица спросила:
— Ты запомнила все слова?
— Да.
— Прекрасно… — произнес Федеро дрожащим голосом. Я поняла, что его мутит от страха.
Я разделяла его чувства. Мой гнев куда-то исчез, и мне тоже стало тошно.
— Я готова, — солгала я.
Перед выходом мне предстояло еще одно последнее дело. Всю ночь, пока мы готовились к уходу, я мучилась страхами и тревогами. Я понимала, что почти все дела придется отложить, так как с ними я не справлюсь. Кроме одного.
— Федеро! — позвала я, когда он укладывал в мешок последние наши запасы.
— Что?
— Я хочу как-то отметить уход госпожи Тирей. Ты не знаешь, во что она верила в глубине своей души? Есть ли молитва или жертва, которую я могу ей принести?
Он, как обычно, смерил меня долгим задумчивым взглядом. Танцовщица, сидевшая у него за спиной, едва заметно кивнула мне — как кивала, когда я хорошо выполняла трудное упражнение, но не могла выразить свою похвалу словами.
— Не знаю, Зелёная, — не сразу ответил Федеро. — Не все жители Медных Холмов открыто соблюдают обряды… Особенно местные уроженцы.
— Смерть необходимо как-то пометить. Переход души — непростое дело. — Я прекрасно понимала, что в моем распоряжении нет ни буйвола, ни колокольчиков, ни небесных похорон. И все же судьба женщины-утки беспокоила меня. Мне хотелось хоть как-то облегчить ей переход.
— Есть один обряд; пожалуй, он символизирует подношение мертвым, — сказал Федеро. — Зажигают две свечи. Одну черную — в знак грехов и печалей покойного. Вторую белую — в знак их надежд и мечтаний. Иногда, если в том есть необходимость, сжигают изображение мертвого, но чаще бросают в огонь написанную на кусочке бумаги молитву или банкноту. Обычно все зависит от намерений того, кто совершает обряд. Говорят добрые слова, развеивают пепел по ветру и отпускают душу.
— Перед тем как мы отправимся в путь, мне понадобятся две свечи и немного бумаги.
Мы вышли перед рассветом, задолго до открытия склада. Кусок шелка, расшитый колокольчиками, я сунула в мешок вместе с остатками продуктов и нашими орудиями труда. Мы не могли скрыть наше пребывание на чердаке, но уносили с собой все улики, которые указывали на нас.
Мощеная мостовая была скользкой от утренней росы. Луна находилась в третьей четверти; ее закрывали рваные облака. Роса испарялась после восхода солнца, но на востоке, когда мы зашагали по улице, лишь едва забрезжил рассвет. Танцовщица подвела нас к торговому складу в конце улицы. Судя по всему, там хранились орудия для тяжелого физического труда. Однако мы нашли там и свечи — коробка со свечами стояла между громадной катушкой с намотанным на нее тросом и кипой тяжелых брезентовых покрышек.
Черная свеча были отлита в форме узкого цилиндра, белая — в форме толстенького бочонка. Я не огорчилась из-за того, что свечи разной формы. Мы с госпожой Тирей тоже были очень разными. После того как Федеро оставил деньги за две свечи и коробок серных спичек, мы снова вышли в предрассветную сырость.
— Для обряда подойдет парк, — проворчал Федеро, недовольный лишним риском.
— Прости, — сказала я, — но я должна это сделать. Потом я надену свой шелк, отправлюсь во дворец Правителя и сделаю все, что вы от меня хотите. — Я хорошо запомнила слова, которые Танцовщица написала в пыли.
— Федеро, — позвала Танцовщица.
Ее голос как будто успокоил его; прежний страх сменился мрачным хладнокровием.
Чуть позже мы увидели впереди два мраморных столба. От них начиналась извилистая тропка, обсаженная с двух сторон липами и березами. С ветвей деревьев капала роса; небо на востоке продолжало светлеть. Пряный запах ночи был напоен ароматами распускающихся цветов и прелых листьев. Следом за Танцовщицей я быстро шла по заросшей тропке. Скоро я увидела перед собой небольшое, но весьма причудливое сооружение.
Как и столбы, оно было мраморным. Фасад украшали шесть колонн в классическом смагадском стиле, увенчанные резными архитравами. В еще неясном предутреннем свете я не вполне разобрала стиль резьбы. Наверху красовался остроконечный купол в форме женской груди, на котором я заметила маленькую статую в виде вооруженной женщины.
