Сооружение показалось мне вполне подходящим для совершения обряда.
Войдя, я увидела под ногами мозаичный пол; на нем были изображены птицы, кружащие над стилизованным солнцем. Танцовщица и Федеро пропустили меня вперед. Я встала на колени; несмотря на толстый плащ, который накинул на меня Федеро, стоять на холодных плитках было больно. Черную свечу я поставила на закрытый веком левый глаз солнца, а белую — на широко открытый правый, который, казалось, смотрел на меня с удивлением.
Я не знала, что именно должна сделать. Но знала, что большой кусок моей жизни начался со смерти — с похорон моей бабушки — и закончился смертью госпожи Тирей. Я пыталась обрести равновесие и стремилась выказать уважение.
Слишком поздно я поняла, что госпожа Тирей, самая грубая и безжалостная из моих наставниц, по-своему любила меня.
Спичка зажглась с первой попытки; запахло серой. Я решила, что это хороший знак. После того как я зажгла черную свечу, я обхватила себя руками от холода и стала раскачиваться вперед-назад.
— Ты обращалась со мной сурово — я бы не стала так обращаться и с уличной дворняжкой, — сказала я, глядя на язычок пламени и надеясь, что душа госпожи Тирей слышит меня, где бы она ни находилась. — Твой грех заключался в том, что ты слишком буквально следовала приказу Управляющего. Но кто мы такие, если не можем отличить хорошее от плохого, не важно, с чьих уст слетают приказы?
Вторую спичку я зажгла от черной свечи. Спичка вспыхнула так ярко, что я зажмурилась. Затем я поднесла спичку к фитилю второй свечи.
— Ты кормила меня, одевала меня и учила многим вещам — большинство людей столько не способны узнать, — сказала я душе госпожи Тирей. — Ты управляла моей жизнью, хотела я того или нет.
Развернув бумагу, взятую у Федеро еще на чердаке, я старательно разгладила ее на мозаичном полу. Двумя обгорелыми спичками я нарисовала буйвола Стойкого, хотя никто, кроме меня, не видел его изображения. Картинка была вполне проста: наклонные рога в виде знака «алеф», вздыбленные плечи, согнутые в коленях передние ноги.
Свернув рисунок, я поднесла его к огоньку белой свечи. «Пусть жертва горит в свете надежд и мечтаний».
— Пусть Стойкий несет тебя вперед, как когда-то нес мою бабушку. Он способен выдержать гораздо больше, чем я. — Судорожно вздохнув, я добавила: — Извини, что отняла у тебя то, что мне не принадлежало.
Когда обгоревший рисунок обжег мне пальцы, я бросила бумагу на пол. Она загнулась по краям и сгорела. Скоро от нее осталась лишь кучка пепла, которую развеял пронесшийся ветер. Он же задул мои поминальные свечи.
Тень госпожи Тирей ничего мне не ответила. Правда, я ничего и не ожидала. Мне просто нужно было попрощаться с ней.
Встав, я сбросила плащ Федеро.
— Где мой шелк? — спросила я на родном языке.
Федеро и Танцовщица стали обматывать меня шелком.
Они наряжали меня долго и старательно, как оруженосцы в старинных сказках, которые готовили воина к турниру.
* * *
Я шла по проспекту Коронации между двумя рядами персиковых деревьев, облетевших от осенней сырости. Шелковое одеяние, расшитое колокольчиками, туго обматывало мое тело. Сверху я надела черные брюки и длинную, доходящую до лодыжек, рубаху — как будто готовилась танцевать в какой-то шутовской пантомиме. Никакого оружия я не взяла и шла с высоко поднятой головой.
«Посмотрите на меня, — думала я, косясь на прохожих. — Кто хочет получить награду? Вот потерянный изумруд из коллекции Управляющего!»
В городе начинался обычный день. По улицам сновали люди. Мимо меня проносились повозки и кареты. Я увидела даже целый поезд из больших подвод, скрепленных между собою и движимый непонятными механизмами. Меня обгоняли уличные торговцы и слуги; они спешили выполнить поручения своих знатных хозяев, чьи большие дома стояли на подступах к дворцу Правителя.
Я испугалась. С того дня, когда я девять лет назад приплыла в Медные Холмы, я еще не видела сразу стольких людей. Передо мной мелькали многочисленные лица; какие-то казались мне знакомыми. И все же вокруг меня все было как в тумане. Я механически определяла социальный статус прохожих — многолетние уроки не прошли даром. Общественное положение и род занятий легко определяется одеждой, головным убором, походкой, осанкой, манерой держаться, орудиями труда или утварью.
В обычное время я бы, наверное, спряталась в тихом переулке, но сейчас меня звала вперед иная цель. Впрочем, ближе ко дворцу толпа рассеялась, а дома вдоль улицы стали богаче.
Мимо, даже не взглянув на меня, проскакали два стражника. Идущие по делам хорошо одетые люди также не обращали на меня внимания. Положение невидимки радовало меня и одновременно озадачивало. Интересно, думала я, взглянули бы на меня эти разряженные павлины, иди я по улице голой, с обнаженным блистающим мечом в руке?
Где погоня, где шум и крики, обещанные Федеро и Танцовщицей? Три дня назад стражники обыскивали все строения в складском квартале, здание за зданием. Видимо, сегодня они заняты каким-то другим важным делом.
Любая одежда служит знаком, сигналом или символом. Она показывает, какую роль играет ее носитель и какого отношения к себе он ждет от окружающих. Мой наряд и внешность ясно говорили, что я не из этих мест, что я чужая в чужой стране. Мои колокольчики рассказывали мою историю всем имеющим уши и умеющим слышать.
Впрочем, мне показалось, что на проспекте Коронации все совершенно глухие.
Впереди показался дворец Правителя. Фасад был выполнен из восточного мрамора в фирфянском стиле; никогда не видела, чтобы на фасаде было столько окон. Всю сознательную жизнь я смотрела на глухие стены дома Управляющего. Казалось, что дворец смотрит на город сотней глаз. Над крышей высился огромный медный купол. Купола поменьше из того же металла венчали каждое крыло.
Я не знала, далеко ли до дворца; всю жизнь я просидела в тесном дворе, а гуляла лишь по ночам, когда трудно оценить расстояние. И все же мне казалось, что до дворца совсем недалеко. Вблизи дворца улица совсем опустела. В тишине звонче зазвенели мои колокольчики.
Я могла бы надеть свой шелк на свадьбу, а надела, выходит, на похороны. Я шла и жалела, что в последний путь меня не везет Стойкий, как бабушку.
И вдруг меня окружили охранники со злыми лицами и мечами наголо. Они придвинулись ко мне вплотную, шаркая ногами и крича. Меня сначала швырнули на колени, затем уложили на мостовую лицом вниз. Кто-то дважды лягнул меня ногой, отчего все колокольчики дружно зазвенели. К горлу приставили острие меча. Я подавила крик боли — а заодно и гнев, вызванный таким жестоким обращением.
«Сохрани пыл для Правителя, — велела себе я. — Тебе повезет, если тебе дадут хотя бы одну попытку. Не трать гнев здесь понапрасну».
Во дворец, шлепая сандалиями по булыжникам, побежал гонец. Стражник с мечом опустился на колени у меня за спиной; впрочем, я видела только одно его колено и кусок его кольчуги.
