Если не смогу найти отца, то спрошу. Если не смогу спросить, буду идти, обойду все поля, пока не увижу папину хижину.
Конечно, самостоятельно найти свою хижину мне не удалось. Федеро не помнил, где она находилась. Как зовут отца, я не знала. Для меня он был просто «папой». Поэтому я решила спросить дорогу в деревушке — точнее, на перекрестке двух дорог, где лепилось несколько жалких лачуг.
К тому времени, как я добралась до перекрестка, река превратилась в плоскую, темную ленту. Солнце близилось к зениту и украло все серебро, зато опалило землю зноем. Я обливалась потом в плотной парусиновой рубахе, но, кроме нее да расшитого колокольчиками шелка, мне нечего было на себя надеть. Ну а шелк слишком короток и не прикроет мое тело.
Из первой глинобитной лачуги выскочила узкомордая белая собака, шелудивая сука, посеревшая от пыли. Она понюхала меня и грозно зарычала, но я посмотрела ей в глаза и произнесла несколько простых слов, которым научила меня госпожа Балнеа. Собаки в любой стране сразу понимают эти слова. Заскулив, белая сука стала чесаться — ее донимали блохи. Правда, глаза ее следили за мной, как за всякой добычей.
Посреди этого жалкого поселения играли дети — кривоногие, с раздутыми животами и отвисшими челюстями. Кожа у них была гораздо темнее моей, потому что ее постоянно опаляло солнце. Я видела, как торчат ребра на их худых грудках.
Неужели и я была такой же? Интересно, почему Федеро выделил меня?
Мне хотелось спросить, где папино поле, но спрашивать было не у кого. На порог соседней лачуги вышла плосколицая женщина, обернутая в расшитый колокольчиками шелк, и угрюмо уставилась на меня. Кожа у нее была не такой темной, как у детей, но она была такой же костлявой и мрачной.
«Наверное, они здесь все голодают», — подумала я.
Рисовые чеки за деревней были затоплены водой; над ее поверхностью пробивались маленькие зеленые ростки. Наверное, предыдущий урожай был плохим. Такое случается, если воды слишком много или слишком мало. Как-то я обнаружила среди книг госпожи Данаи пособие по рисоводству и очень обрадовалась, ведь рис выращивали на моей утраченной родине.
И вот я вернулась — и заново обрела свою родину!
Не останавливаясь, я кивнула женщине. Она не ответила, но продолжала глазеть, пока я не вышла из ее деревушки и не скрылась за поворотом. Я повернула направо, назад, к северу, повинуясь инстинкту, который был почти прихотью. С каждым шагом мои матросские ботинки поднимали тучи пыли. Солнце пекло мне голову — я вспомнила, что так же было и много лет назад. Только тогда солнце казалось мне другом, постоянным спутником, а сейчас стало врагом. Правую половину лица все больше жгло.
Как я ухитрилась отправиться в путь, не запасшись водой? Какая же я дура!
Я шла, окидывая взглядом отходящие от дороги тропки. Они вели к странным кирпичным сооружениям. Когда из одного такого сооружения, потягиваясь, вышел мужчина, я поняла, что здесь живут люди. Неужели папина хижина такая же низкая?
Рядом с нашей хижиной стоял воротный столб и росли банановые деревья; ее окружали густые заросли бугенвиллей. Здесь же среди рисовых полей стояли лишь убогие лачуги. Я посмотрела вперед, на линию деревьев, и сердце у меня забилось чаще.
Там?
С трудом удерживаясь, чтобы не побежать, я шагала по дороге. Похоже, все правильно. Я иду куда надо.
Пройдя тень под какими-то чахлыми пальмами, я посмотрела на ближайшие рисовые чеки. Они почти ничем не отличались от предыдущих. Сердце у меня окаменело.
Наконец я решила спросить дорогу. В придорожной канаве, под знакомым баобабом, мужчина вырезал куски илистого дерна. Я знала, что отцовская хижина уже совсем близко.
— Скажите, пожалуйста… — начала я.
Мужчина перестал тыкать в грязь своей мотыгой — точнее, палкой с заостренным концом — и молча уставился на меня.
— Я ищу поле, где хозяином владелец буйвола по кличке Стойкий.
Крестьянин пожал плечами и снова начал резать ил — наверное, он удобрит им свое поле. Я шла вперед и у всех встречных спрашивала про Стойкого. Наконец какой-то человек с тележкой, наполненной резаной соломой, показал мне вперед.
— Стойкий, говоришь? — спросил он. — Пятый поворот направо. Ты, наверное, ищешь ферму Пинарджи.
Пинарджи?! Имя… Я чуть не заплакала, но сложила вместе ладони и поклонилась.
— Спасибо вам.
— Не знаю, мальчик, что у тебя за дело, но поспеши!
— Да, конечно.
Вдумчиво считая, я нашла пятый поворот направо. Дрожа, я свернула с дороги. Впереди меня росли банановые деревья, а под ними я увидела пару глинобитных хижин. Ряд неровных пней торчал на том месте, где когда-то, наверное, росли мои бугенвиллеи. Их срубили на дрова?
Я шла медленно, все медленнее с каждым шагом. Хижины окружала грубая изгородь. Я-то помнила, что воротный столб был почти такой же высокий, как Федеро, но увидела лишь маленький и корявый столб, который как будто собрал тупоумный ребенок.
Потом я услышала цоканье деревянного колокольчика. Из-за хижины вышел Стойкий; он поднялся на ноги со своего места, где сидел, и внимательно посмотрел на меня. Я зашагала быстрее; глаза снова наполнились слезами. Буйвол фыркнул — раз, другой — и покачал головой. Колокольчик заклацал снова и снова.
Неужели он узнал меня, хотя прошло столько лет?! Воспоминания нахлынули на меня с новой силой.
Из хижины вышла женщина и тоже уставилась на меня. Она была худая, смуглая; на ней была лишь рубаха из грубого полотна, дважды обернутая вокруг нее и закинутая за плечо.
— Кто ты? — спросила она.
Я замерла на месте. Стойкий фыркнул. Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы голос не дрожал, я ответила:
— Я дочь своего отца, которая наконец вернулась домой.
Она подошла, взяла меня за подбородок и медленно повернула лицо туда-сюда.
— Дочь Пинара умерла вместе со своей матерью еще маленькой. Но… да, ты похожа на него.
Тут мне бы повернуться и бежать. Тогда воспоминания о доме сохранились бы в моем сердце нетронутыми… В тот миг они были еще цельными.
Дура, дважды дура! Я не двинулась с места.
— Стойкий меня узнал. Буйвол меня помнит.
Женщина оглянулась через плечо:
— Этот старый мешок с костями? На следующей неделе он отправится на бойню. — Она закричала: — Пинар! Выйди!
Из хижины вышел отец — дрожащий, усталый. Он уставился на меня пустым взглядом, как будто никогда в жизни меня не видел. Мне захотелось подбежать к нему, обнять его, но его жена крепко держала меня за плечо, и сердце у меня упало. Стойкий продолжал трясти головой; уши у него хлопали, он фыркал в такт колокольчику.
Буйвол вовсе не радовался моему возвращению. Он приказывал мне убираться.
