Когда Федеро не считал, не писал и не учил меня, он читал мне. Ящичек с простыми детскими книгами он просмотрел и отверг, а для меня сам подбирал тексты, посвященные торговле, географии, паровой тяге, обработке металлов. Я почти ничего не понимала, но старательно собирала урожай новых слов и засыпала его вопросами, на которые он старался отвечать как можно подробнее.
Больше всего я любила карты. Впервые осознав, что картинка на листе тонкого пергамента — все равно что земля и море вокруг, я как будто уменьшилась многократно и заставила себя пролезть в крошечную шкатулку. Как только я поняла, как все устроено, у меня появилась возможность путешествовать, не вставая с кровати.
Федеро показывал мне далекие края. Он рассказал о канале, соединяющем наше Штормовое море с Солнечным; на скалистых берегах этого канала расположен город Шафранная Башня. На севере высятся величественные Ледяные горы… Он говорил о давно исчезнувших царствах, от которых остались одни развалины и каменоломни. Оказывается, весь мир, от скалы до ручья, можно изобразить на бумаге! Я старательно разглядывала все, что он мне показывал, а потом поняла, что не вижу ни старой, ни новой родины.
— Почему ты не покажешь мне Медные Холмы?
Федеро плотно сжал губы и ответил:
— Мне запретили.
— Для чего запретили?
— Не «для чего», а «почему».
— Почему? — «Какая глупость!» — прошептала я на родном языке и громко продолжала: — Почему я не могу увидеть мой новый дом?
— Ты должна попасть туда неиспорченной.
— Ты сказал, что берешь меня в Медные Холмы, но не сказал зачем! — Я задрожала, вспомнив безмятежный взгляд Стойкого. В Медных Холмах для меня не будет колокольчиков — ни на моем шелку, ни на буйволе!
— Из тебя воспитают знатную даму. Ты будешь учиться каждый миг. А теперь помолчи, и я еще кое-что тебе расскажу.
Через несколько дней пути, когда мы с Федеро привыкли к путешествию, я выпросила у парусного мастера обрывок ткани. Он дал мне кусок поплина, в который заворачивают паруса, и две старых иглы — почти тупые. Я спрятала свою добычу под матрас и стала соображать, где взять колокольчики. Нитки я выдергивала из простыни и каждый день в плену пришивала на материю по узелку. Я дала себе слово, когда смогу, добавить к ним колокольчики и возместить ту тысячу, что была на моем первом куске шелка. Вначале колокольчики для меня пришивали бабушка и мама, затем я стала пришивать их сама.
Каким бы обходительным ни притворялся Федеро, я понимала: если он узнает про колокольчики, он отберет у меня мое сокровище.
Как только стало ясно, что я больше не прыгну за борт, мне разрешили гулять по палубе. Каждый день в течение нескольких часов я была предоставлена сама себе. Бродила по кораблю, наблюдала, как матросы несут вахту, и искала мелочь, способную заменить мои крошечные колокольчики.
Матросы относились ко мне без враждебности. Были такие, кто хмурились или мерили меня долгим, холодным взглядом, но многие просто улыбались и показывали, чем они занимаются. Плавание наше проходило легко; против обыкновения, мы обошлись без штормов, как я узнала позже. Огромный паровой котел в середине корабля делал почти всю работу за людей. Капитан приказывал ставить паруса, чтобы поймать ветер и увеличить скорость судна.
На корабле было много всего интересного. В загончиках держали уток; иногда их выводили погулять на корму. Канатный мастер сращивал тросы или плел пеньку. Свободные от вахты матросы перекладывали грузы по приказу старшины-рулевого — во время маневра или просто чтобы не сидеть сложа руки. Орудийные расчеты прочищали стволы пушек. Правда, при мне из них ни разу не стреляли. Я даже гадала, не служат ли пушки только для красоты. Иногда матросы выходили порыбачить и гарпунили крупную рыбу. Корабельный плотник чинил брасы. Кузнец выковывал крючья. Ничто не ускользало от моего внимательного взгляда.
Именно у кузнеца я присмотрела хорошую замену моим колокольчикам. Они не должны были звенеть — иначе Федеро сразу все поймет и отберет у меня мое сокровище. У кузнеца имелись гвозди, стружка и прочий мелкий хлам.
— Я люблю играть в войну солдатиками, — сообщила я ему после того, как он три дня терпел мое присутствие в кузнице.
Он был сильный — как и вообще все кузнецы. Его светлые от природы волосы почти всегда были темными от пота; с обветренного лица смотрели ярко-синие, как драгоценные камни, глаза.
— И кто побеждает, малышка?
— На войне не бывает победителей, — важно ответила я. — Те, кому везет, теряют меньше, чем другие.
Кузнец широко улыбнулся:
— Теперь понятно, почему наш щеголь так к тебе привязался!
Слово «щеголь» было новым для меня. Я отложила его на потом. Даже тогда я понимала: не стоит спрашивать Федеро, почему кузнец так назвал его.
— Он добрый, — солгала я. — Только в солдатики не играет.
Кузнец снова улыбнулся и ударил молотом по цепи: он чинил крепление салинга.
— Можно я возьму несколько солдатиков? — попросила я наконец. Говоря, я смотрела ему в глаза — я поняла, что заморские бледнокожие люди очень ценят прямоту.
Кузнец перестал работать и, не положив молота, вытер пот со лба.
— Малышка, нет у меня отливок для игрушечных солдатиков. И ни у кого здесь ты ничего такого не найдешь — разве что у господ пассажиров. Может, кто из них и играет по ночам в солдатиков у себя на койке. — Кузнец фыркнул. Тогда я еще не понимала, что он имеет в виду.
— Мне подойдут и стружки или гвоздики, — быстро сказала я. — Я наделаю из них целое войско! — Слово «войско» я услышала от Федеро; накануне вечером он читал мне длинное стихотворение о битве. Его послушать, получалось, битва — это состязание, у кого форма красивее.
— Такого добра у меня целый мешок. — Кузнец долго смотрел на меня; в его обычно сонных глазах мелькнула искорка. — Скажи-ка, малышка, ведь ты не станешь заряжать ими пушку и не вонзишь лошади под копыто?
— Нет, — тихо ответила я.
Он нагнулся ниже, по-прежнему сжимая молот в руке.
— Хочешь железо — получишь железо.
Позже я украла у помощника корабельного плотника плоскогубцы; ими я гнула гвозди и стружку. Согнутые кусочки металла я нашивала на поплин; так я нашла замену оставшемуся дома сокровищу. Я старалась шить очень быстро, когда знала, что Федеро ужинает с капитаном, или поздно ночью, когда он начинал дышать мерно и ровно. Бывало, корабельный колокол отбивал склянки, а я притворялась, будто это Стойкий наблюдает за мной, а ворчание пара в трюме — дыхание, идущее из мощных легких буйвола.
Так я отмеряла дни своего плавания по спокойным, освещенным солнцем водам Штормового моря и узнавала все, чему учил меня Федеро. По ночам я колола себе пальцы и вспоминала о доме, который уже тогда казался бесконечно тусклым и далеким.
Когда вдали показался Каменный Берег, мы уложили свои пожитки. Точнее, Федеро укладывал свои пожитки, а я помогала ему чем могла. У меня самой не было ничего, кроме выданных им холщовых рубах да куска поплина, спрятанного под койкой вместе с гвоздями и стружкой.
