— О, пресветлый Лит, за что ты вновь наслал на мою несчастную голову эту напасть?
— Ось у нас и прежде нередко ломалась, — пожал плечами Монтинор, глядя на терзания Грима. — Раньше ты относился к этому с меньшим трагизмом.
— При чем тут ось! — отмахнулся Грим. — Я о Караэле! Теперь нам от него не уйти.
— Да что такого ужасного в этом театральном критике? — спросил подошедший Сиблак. — Будем усердно кормить Фрада слабительным, и хвалебные рецензии у нас в кармане! — хихикнул он, заслужив испепеляющий взгляд коротышки.
— Я сам вливал бы ему в рот снадобья через гигантскую воронку, если бы это могло нас уберечь от напасти, — сказал Грим.
Фрад обиделся еще больше и, бубня под нос проклятия, исчез в темноте.
— Я был маленьким мальчиком, который родился в театре и в нем же рос, — начал свое повествование Грим. Почему бы не предаться воспоминаниям, пока остальные занимаются ремонтом? — В один очень несчастливый день к нашей труппе прибился гендер, который, как и все они, находился в поиске себя на поприще служения прекрасному. В то время Караэль, а это был именно он, занимался живописью. Активно изучал творения признанных мастеров, их манеру письма, и безмерно страдал от комплекса неполноценности. Его собственные картины продавались из рук вон плохо. Караэль находился в состоянии глубочайшей депрессии, после того как сжег все свои творения. Мой отец, широкой души человек, подобрал его, буквально выходил. — Грим тяжело вздохнул. — Не хотел вам говорить, друзья мои, но везде, где появляется этот гендер, случаются несчастья. Он словно таскает их с собой в рюкзаке. Так что удача, которую якобы приносят гендеры — это полнейшая чушь. Караэль — порождение демона!
— Не преувеличивай, — пробормотал Илинкур, стаскивая с повозки оставшуюся поклажу.
— О, если бы! — воскликнул Грим, продолжая предаваться отчаянию в дорожной пыли. — Ломающиеся оси, падения лошадей — было только началом. Никто в труппе отца не придал этому значения, так же, как и вы сейчас! Дальше больше: Караэль оклемался и решил переквалифицироваться. Сначала в актера. Видели бы вы этот ужас! А после осознания собственной бездарности, — в театрального критика. Игнорировать последствия тех нелепых пасквилей, которые он начал издавать, было уже невозможно. Его оригинальный взгляд на проблемы театра, а также критика актеров и пьес вкупе с драматургами вызвали живой интерес. Эпатаж всегда был действенным средством. Впрочем, удивляться нечему, потому что искусствоведением занимаются сплошь гендеры. Рыбак рыбака, как говорится, видит издалека. При всей их заторможенности они невероятно падки на все новое. А взгляд Караэля, как я упоминал, был весьма оригинальным. Поначалу скандальная известность даже прибавила труппе популярности. — Грим горько усмехнулся. — Но длилось это недолго, по той простой причине, что словесные изыски начинающего критика были по большей части игрой его воображения. Несчастья же сыпались на наши головы одно за другим: тяжело заболела и умерла мама — наша прима, двое актеров переметнулись к конкурентам. Отец хотел все бросить и осесть в каком-нибудь селе, но профессиональная гордость не позволила ему сделать этот шаг. А последняя гастроль театра и вовсе состоялась на морском дне. Долгое время я полагал, что оказался единственным выжившим в кораблекрушении, но теперь убедился, что ошибся. Гендеры живут намного дольше нас, не старея, и сейчас этот проклятый критик выглядит точно так же, как в мою бытность босоногим мальчиком, — заключил Грим. — Воистину, дерьмо не тонет.
Ремонт закончили только к утру. С первыми лучами солнца актеры начали собирать рассыпавшуюся по кустам поклажу. Все вымотались и приуныли, возможно, мучимые дурным предчувствием относительно Караэля, повозка которого неумолимо приближалась.
«Дорогой гость» сердечно всех поприветствовал, капризно погрозил Гриму пальцем за то, что поутру не обнаружил балагана.
— Что вы, что вы! — отмахнулся Грим, расцветая улыбкой, похожей на оскал. — Мы просто решили дожидаться вас на тракте.
Караэль пригласил его к себе на облучок, искренне радуясь возможности побеседовать. Он уже несколько месяцев не встречал людей, близких к искусству, ему даже стало казаться, что его избегают. Об этом критик сообщил «по секрету».
— Ах, вы не представляете, дорогой Грим, как иной раз хочется стряхнуть пыль с актеров, выдавить из них надоевшие интонации, сломать их машинальную ритмику и вдохнуть хоть какую-то жизнь в тусклые голоса, — заливался соловьем Караэль. — Для того, чтобы ставить современную пьесу, нужны понимание и уважение к личности, а также чувство собственного достоинства. Большинство коллективов упорно не желают говорить о том, что зритель может оценить, о том, что он знает, за что будет бесконечно благодарен, — вот об этой трудной, нелепой, но такой замечательной жизни. Вывод: в театре не знают настроения публики. В театре не знают публики! Смотреть же совершенно нечего! Все жевано, пережевано, все безвкусно и пресно. Играть классику, конечно, удобно, и разнообразить подход к пьесе тоже несложно: вышел старый, добрый герой Гамнибут — архаика, спустился по веревочной лестнице — уже авангард, лезет из подземелья в исподнем — постмодернизм. Большое поле для глубокомысленных построений. Но как хочется чего-то нового! Главное — суметь выбрать из того, что предлагают современные прозаики, лучшее. Если произведение интересно читать, то можно не сомневаться: зритель придет на постановку. Это потом уже можно рассуждать о театральности, сценичности, выбирать ритм и пластику, думать о мизансценах — все это вторично. Не так ли, уважаемый Грим?
Не дождавшись ответа, Караэль осторожно заглянул под широкие поля шляпы собеседника и с удивлением обнаружил, что тот спит.
Никогда не знаешь, в каком обличье придет судьба. А главное — что под ней подразумевать. Грим полагал, что судьба это испытание, посланное высшими силами, злой рок, что подталкивает человека ступить на дорогу страданий, чтобы… Но не будем углубляться в философию.
Знавал я еще одного человека, разделявшего ту же точку зрения, и он, поверьте, заслуживает вашего внимания.
Восток — дело тонкое
Ханутский купец Фетинор много лет назад перебрался в южный Рипен, считая, что в этих местах его дела пойдут хорошо. На родине у него было слишком много конкурентов, ибо торговать ханутцы умели лучше всего.
Выгодно распродав товары на ярмарке в Арунаке, Фетинор ехал домой в маленький городок Пантэлей, трясясь за тугой кошелек и жизнь, в иные моменты казавшуюся ему весьма неплохой. Ишак так и норовил перестать перебирать ногами, что заставляло купца понукать вредное животное и отвлекало от размышлений. А думал он о том, как увеличить прибыль и взять себе новую жену. Это сравняло бы его по социальному статусу с вечным соперником и дальним родственником, купцом Зазибелем, вслед за которым он и подался в Рипен. Еще он думал о том, что однажды купит селлара. Великолепного скакуна, с предками которого — обычными лошадьми — поработали харандские маги.
Солнце клонилось к закату, а до дома было еще далеко. Мерное покачивание повозки мало-помалу усыпило Фетинора. Ишак быстро смекнул, что к чему, и остановился пощипать пыльной травы на обочине. Он был вовсе не против того, чтобы провести ночь на дороге… Внезапно ишак вскинул голову и запрядал ушами. По собственному почину или по чьему-то зову бодро потрусил вперед.
