– Это я уже понял. Дальше что делать?
– Ничего, сам все увидишь. Про меня они знают, так что тебе нет смысла увиливать. И ты не знаешь ничего такого, чего не знают чистильщики. Поэтому говори все хочешь, главное, постарайся сделать так, чтобы тебя отпустили. Если тебе предложат сотрудничество – соглашайся! Кайся во всем! Только чтоб тебя отпустили, Димка, милый! Не позволь им увезти тебя в свою контору, тебя там изувечат!
В голосе ее сквозил неподдельный страх. Страх за меня.
– Когда я тебя увижу? – спросил я, стараясь держать спокойный тон.
– Я тебя найду.
– Когда?
– Найду. Держись, милый, пожалуйста!
Связь оборвалась.
Ноги мои стали ватными. Вот оно, понеслось… Времени раскисать не было, я выбрался из ординаторской и пошел по коридору, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.
Куда спрятать телефон? В сейф в кабинете заведующего? Там будут рыться в первую очередь. Засунуть в какой-нибудь из медицинских аппаратов? Займет много времени отвинчивать панели, да и ненадежно это. В туалете, прикрепить за сливным бачком? Очень смешно…
Ничего путного в голову мне так и не пришло. Я увидел группу людей в темных костюмах, двигающихся вдали по коридору, и немедленно свернул в изолятор – тот самый, в котором случилось наше первое с Женькой свидание. Теперь изолятор занимал тяжелый больной по фамилии Минкус, по имени-отчеству Марк Израилевич, диабетик весом в полтора центнера, довольно известный в городе деятель культуры – к сожалению, очень старый и потому не слишком богатый, несмотря на свое отчество. Пациент лежал на кровати без сознания, подключенный к ИВЛ
[4]
, капельнице, системе мониторинга и прочим приспособлениям, не дающим ему естественным образом отойти к праотцам. Отяжелел он этой ночью, через день после операции на желудке, самое место ему было в реанимации, и именно туда он и должен был перекочевать сразу после утреннего обхода, просто я еще не успел написать переводной эпикриз. Рядом с Минкусом, как и положено, дежурила медсестра.
– Валя, – сказал я ей, – иди быстренько принеси мне шапочку, в ординаторской забыл.
И в самом деле забыл, а без шапки хирургам вроде как не положено. Валя выпорхнула из бокса, и я тут же сунул телефон под матрас. В надежде, что эта глыба человеческая его не раздавит.
Далее я немедленно покинул изолятор. Валя спешила мне навстречу, я взял у нее шапочку, сказал, что зайду попозже, и направился в ординаторскую. Там меня уже ждали.
Почему не вызвали к главному, как в прошлый раз? Решили брать на месте, тепленьким?
Их было трое, они встали и пошли мне навстречу. Я знал всех троих.
Первые двое – Валяев и Чемоданов, хмуро-деловитые, с укором в глазах – что же ты, мол, вытворяешь, Бешенцев, мы же тебя добром просили. Третий, высокий и худой, с редкими светлыми волосами, сероглазый, чуть старше меня, улыбался так радостно, словно соскучился по мне как по старому другу и не видел сто лет. А ведь виделись мы совсем недавно – он был одним из тех, кто сидел рядом с мэром, когда меня уговаривали стать доверенным лицом.
– Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! – сказал он хорошо поставленным баритоном и протянул мне руку – длиннопалую, бледную, но крепкую. – Возможно, вы меня помните. Зовут меня Степан Викторович Мозжухин.
Ага, вот он, главный гестаповец, к тому же из команды мэра. Что ж, все сходится. Будет бурить мне мозги, насиловать словами. Держись, Дима.
– Приятно познакомиться, – сказал я и пожал его руку.
– Вы не против, если мы найдем отдельное место для… э… небольшой беседы?
– Нисколько. Что-то случилось?
– Сейчас узнаете.
– Кабинет заведующего вас устроит?
– Курить там можно?
– Сам я не курю, но вы можете покурить, открою окно.
– Отлично! Пройдемте.
И впрямь отличное слово – «пройдемте». Сразу настраивает на нужный лад.
В кабинет зашли только Мозжухин и Валяев. Чемоданов остался снаружи – видимо, чтобы контролировать путь моего возможного бегства. Я решил, что Мозжухин, как и положено допрашивающему, устроится за письменным столом, но он показал на это место мне – садитесь, доктор. Сам Степан Викторович довольно вальяжно опустился в кресло напротив, закинул ногу на ногу и закурил «Мальборо». Валяев придвинул стул и сел сбоку, тяжело приземлился крепким милицейским задом.
Я открыл фрамугу и занял положенное мне место.
– Ну? – спросил Валяев. – Чего скажете?
– Извините, по какому поводу? – вежливо поинтересовался я.
– По поводу Нештаковой.
– Кто такая Нештакова?
– Нештакова Евгения Павловна. Возможно, она называла себя как-то по-другому.
Ага, вот значит какая настоящая фамилия у Женьки. Буду знать.
– Это кто? – снова переспросил я, невинно хлопая глазами.
– Женщина, которая живет с вами в одной квартире. Что вы о ней скажете?
– Она хорошая девочка, – сказал я. – Очень хорошая. Почему вы ей интересуетесь, позвольте узнать?
– Да потому что она подлиза, – без обиняков заявил Валяев. – Подлиза она, фрагрант. Думаю, теперь вы уже знаете, Дмитрий Андреевич, кто такие подлизы.
– Ну так, приблизительно… – я махнул рукой, отгоняя дым Мозжухина – поганец смолил мне прямо в лицо. – А вы охотитесь на подлиз, да? Вы ведь чистильщики?
– Тамбовский волк на них охотится, – проворчал Валяев. – Представляю, что она вам про нас наболтала. Сколько раз говорил шефу: надо снять секретность с фрагрантов, написать в прессе открыто, что они из себя представляют. Пусть все знают, кто такие подлизы на самом деле. А то порочат почем зря честное лицо правоохранительных органов, рассказывают про нас всякие ужасы. Так нет, нельзя, не положено. Видите ли, фрагранты – неполноценные люди, и мы не должны нарушать их анонимность, потому что они постр адают от негативно настроенного общества. Как, типа, с людьми больными СПИДом. Демократия, блин…
– Если подлизы – всего лишь больные, то почему вы уделяете им такое пристальное внимание? Может, их просто лечить надо?
– Жулики они, а не больные. Вы лучше скажите, Дмитрий Андреевич, почему вы нам не сообщили, когда Нештакова поступила в больницу? Вы же бумагу соответствующую подписали. С соответствующей, так сказать, мерой ответственности.
– А как я мог узнать, что она подлиза?
– Вы отлично знаете как: по запаху.
– Я не чую запахов. У меня была травма мозга, перебиты обонятельные нервы. Могу предоставить документы.
– Ладно, поверим. Тогда почему вы увезли Нештакову домой?
– Она понравилась мне, а я – ей. Мы стали жить вместе. Что в этом особенного?
